Отрывки и разные мысли

211. Как объяснить себе, что в книге о христианстве[142], которая вообще признана хорошей книгой и где говорится о всех религиях и всех философских системах, ни слова не сказано о православной церкви, хотя бы для того, чтобы опровергнуть ее учение?

212. Христианство существует; оно существует не только как религия, но и как наука, как религиозная философия; оно было признано не только невежественными народными массами, но и самыми просвещенными, самыми глубокими умами: вот чего не могут отрицать его злейшие враги. Поэтому они должны доказать одно из трех: или что И[исус] Х[ристос] никогда не существовал и поэтому религия, которая носит его имя, была основана какими-то ловкими фокусниками, или же что если И[исус] Х[ристос] существовал, то он сам был только ловким фокусником; или же, наконец, что он был восторженным фанатиком, убежденным как в том, с чем он выступал, так и в своем божественном происхождении. А если допустить любое из этих трех предположений, пришлось бы еще разъяснить, каким образом христианство, рожденное из лжи, могло достичь того положения, в каком мы его ныне видим, и произвести то действие, какое оно оказало.

213. Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что неправы его противники[143]

.

214. Доказательством того, что такими, какие мы есть, создала нас наша церковь, служит, между прочим, то обстоятельство, что даже в наши дни важнейший вопрос в нашей стране — религиозный вопрос о сектантах, раскольниках[144].

215. С одной стороны, — беспорядочное движение европейского общества к своей неведомой судьбе, на Западе колебание почвы, готовой провалиться под стопами новаторского гения; с другой — величавая неподвижность нашей родины и совершеннейшее спокойствие ее народов, ясным и спокойным взором наблюдающих страшную бурю бушующую у нашего порога; таково величественное зрелище, представляемое в наши дни двумя половинами человеческого общества, — зрелище поучительное и которым не налюбуешься… Десять страниц в том же духе[145].

216. Этот человек был бы терпим, если бы он согласился чего-нибудь не знать; но нет, ему нужно знать все-все. Одной очень простой вещи он, однако, не знает: а именно, что если на беду человек обладает внешностью гиппопотама, он должен быть скромным или же гениальным[146]

.

У того, другого, ум такого же рода, но он, по крайней мере, мудро сидит дома, в блаженном и уединенном созерцании достоинств своих и своего ребенка; он не хватает вас за воротник, чтобы сообщить будто он знает все лучше вас[147].

217. Вся философия Гегеля, как известно, заключена в двух понятиях: бытие и дух. Конечно, не это заслуживает в нем упрека. Что, в конце концов, можно найти в мире мысли и свободной воли, кроме принципа действия и его продукта. Ничего более. К несчастью, промежуточное расстояние между этими двумя основными понятиями заполнено диалектикой, правда, строгой, даже подчас, пожалуй, слишком строгой, но вырождающейся часто в настоящий номинализм, в узкую логомахию[148], возможную только в таком языке, где любое существительное может стать по вашему желанию инфинитивом. Странная грамматика, которая выражает одним и тем же словом причину и следствие и уничтожает причинность в результате ошибки в языке. Гегель, очевидно, приписал диалектике слишком большую роль; он, очевидно, не понял своего века, века, столь поглощенного идеей практической, нетерпеливо стремящегося добиться цели, дойти до реальности, пользуясь выражением, заимствованным у самого Гегеля. Как вы хотите, я вас спрашиваю, чтобы мы изводились этими бесконечными словопрениями, этой выродившейся схоластикой средневековья, мы, которые мчимся по железной дороге с быстротой солнечного луча ко всеобщей развязке? Невозможно.