Оцеола, вождь семинолов

– Ни больше ни меньше. Они метисы. Среди белых они известны как Пауэллы. Так звали почтенного, старого джентльмена – их отца. Оцеола значит «Восходящее

Солнце» – это имя, под которым он известен у семинолов.

А ее настоящее имя… ах, это очень красивое имя!

– Какое же? Скажите нам, мы рассудим сами.

– Ее зовут Маюми.

– Действительно, прелестное имя.

– Очень красивое! Если сама девица так же хороша, как ее имя, то Скотт просто счастливец.

– О, она настоящее чудо красоты! Глаза влажные и блистающие пламенем любви, длинные ресницы, полные и сладкие, как мед, губы, высокий рост, стройна, как сама богиня Киприда59, ножки крошечные, как у Золушки. Одним словом, она совершенство!

59 Киприда – в древнегреческой мифологии богиня любви Афродита. Слово

«Киприда» озвачает «родившаяся на Кипре». Остров Кипр был центром культа Афродиты.

– Чудеса, да и только! Скотт – счастливейший из смертных! Но скажите, Ринггольд, неужели вы говорите серьезно? Действительно ли он покорил это индейское божество? По чести, удалось ли ему победить? Вы понимаете, что я имею в виду?

– Безусловно! – был мгновенный ответ.

До сих пор я не вмешивался. С самого начала этого разговора я стоял как вкопанный, словно меня заколдовали.

Голова у меня кружилась, кровь приливала к сердцу, как расплавленный свинец. Столь дерзкое утверждение так ошеломило меня, что прошло некоторое время, прежде чем я мог собраться с силами. Некоторые из офицеров заметили, что этот разговор произвел на меня сильное впечатление. Но уже через несколько минут я успокоился. Отчаяние, овладевшее мной, заставило меня собрать всю свою волю, и как раз в тот момент, когда Ринггольд произнес эти дерзкие слова, я подошел к нему вплотную.

– Лжец! – крикнул я, и не успел он покраснеть от стыда, как я ударил его по щеке тыльной стороной руки.

– Чистая работа! – воскликнул Галлахер. – В значении этого жеста не может быть никакого сомнения!

Так оно и вышло. Мой противник воспринял пощечину, как полагалось, то есть как смертельное оскорбление. В

таком обществе он не мог поступить иначе. Пробормотав несколько нечленораздельных угроз, он удалился в сопровождении своего друга – «покорителя женских сердец»

и еще двух или трех офицеров.

После этого не только не собралась толпа любопытных, а, напротив, рассеялась и та небольшая группа офицеров, которые были свидетелями происшествия. Офицеры разошлись по домам, обсуждая между собой причины дуэли и строя предположения о том, когда и где «дело чести»

может состояться.

Мы с Галлахером тоже отправились ко мне на квартиру и стали готовиться к поединку.

ГЛАВА XLII. ВЫЗОВ НА ДУЭЛЬ

В ту пору, к которой относится мой рассказ, дуэли в армии Соединенных Штатов не были редким явлением даже в военное время, как показывает опыт, хотя это явное нарушение устава американской армии, – да, я полагаю, и каждой армии цивилизованного мира, – тем не менее на них смотрели сквозь пальцы и не наказывали виновных, а относились к ним снисходительно. Я могу утверждать, что любой офицер американской армии, который получил вызов, считает для себя более почетным нарушить устав, нежели соблюсти его.

После всего того, что было сказано и написано о дуэлях, протест против них – просто жалкое притворство, образец настоящего лицемерия, по крайней мере в Соединенных

Штатах Америки. И хотя дуэли осуждаются всеми, я не хотел под этим предлогом уклоняться от нее. Я хорошо знаю, что никакой довод не защитил бы меня от омерзительной клички «трус». Я не раз замечал, что газеты, выступая с громовыми статьями против дуэлей, тем не менее первые готовы швырнуть позорное слово «трус» в лицо тому, кто отказывается сражаться.

Именно так и обстоит дело. В Америке стойкость убеждений хотя и вызывает похвалу, но не пользуется всеобщим признанием. Если вас вызвали на дуэль и вы отказались, то будут говорить, что вы увиливаете, что вы боитесь. И тот, кто отклонил вызов, пусть лучше не показывается на глаза любимой девушке.

Зная распространенный взгляд на дуэли, я был уверен, что Аренс Ринггольд примет мой вызов, и радовался, что мне удалось добиться этого, не открывая моей тайны. Но будь он даже величайшим трусом на свете, он не мог бы чувствовать себя таким несчастным, каким чувствовал я себя, когда вернулся домой.

Мой жизнерадостный товарищ не мог развеселить меня, хотя я не боялся предстоящей схватки – не это омрачало мою душу. Наоборот, я почти забыл о дуэли и думал о

Маюми – о том, что я только что услышал. Она была неверна, неверна, предала меня, предала себя, погибла, погибла навеки!

Поистине я был несчастен. Еще несчастнее могла бы сделать меня только одна вещь на свете – препятствие к дуэли, помеха моей мести. Теперь я надеялся только на дуэль. Она должна была облегчить мое сердце, охладить мою пылающую кровь. И не только Аренс Ринггольд вызывал во мне такую ненависть, а еще и тот, кто был виновен в моих страданиях, – соблазнитель Маюми. Если бы я мог найти предлог вызвать на дуэль и его! Почему же тогда я не ударил этого франтика за его глупую улыбку? Я мог бы драться с ними обоими; сначала с одним, потом с другим…