Оцеола, вождь Семинолов (худ. И.Кусков)

Двое добровольцев, поднявших тревогу, теперь снова присоединились к отряду. Их таинственное поведение заставило нас усомниться в честности их намерений. Появление Билля и Неда было встречено возгласами негодования и угрозами. Их хотели сбить выстрелами с седла и сделали бы это, если бы они не стали умолять нас дать им возможность оправдаться. Они объяснили, что отбились от отряда еще до привала. Они не знали ни того, что наши пошли в разведку, ни того, что индейцы близко, они заблудились в лесу и выстрелили, надеясь, что мы ответим им. Они признались, что видели трех пешеходов, но приняли их за индейцев и постарались избегнуть встречи с ними.

Большинство из нас удовлетворились этим объяснением. Рассуждали так: какие мотивы могли побудить их обоих дать сигнал тревоги врагу? Кто мог подозревать их в такой низкой измене? Но не все были того же мнения. Я слышал, как старый Хикмэн многозначительно прошептал своему товарищу, искоса поглядывая на этих приблудных тварей:

- Смотри в оба, Джим! Не упускай из виду этих негодяев. Они что-то затеяли…

Так как явных улик против них все-таки не было, их снова приняли в отряд, и они вместе с другими улеглись спать.

Негодяи лежали на берегу пруда. Шагая кругом, я несколько раз проходил мимо них. В темноте я мог различить их простертые на земле тела. Я смотрел на них со странным чувством, ибо разделял подозрения Хикмэна и Уэзерфорда. Но я никак не мог поверить, что они сделали это умышленно. Трудно было представить себе, что, подстрекаемые самыми низменными побуждениями, они выстрелами предупредили индейцев о приближении нашего отряда.

Около полуночи взошла луна. Облаков не было. Проплывая над деревьями, луна струила вниз потоки яркого света.

Этот внезапный свет разбудил спящих. Многие повскакали, думая, что наступил день. Только взглянув на небо, они убедились в своей ошибке.

Шум разбудил и всех остальных. Многие предлагали начать погоню немедленно, при свете луны. Это согласовывалось и с моими желаниями. Но Хикмэн был решительно против. Он объяснил, что в лесу не так светло, как на поляне, и, значит, след нельзя будет найти. Правда, можно было зажечь факелы. Но так мы могли бы попасть в засаду к врагу. Даже просто двигаться вперед при лунном свете - значило подвергать себя опасности. И вообще обстоятельства изменились: дикари уже знали, что мы гонимся за ними. В ночном походе преследуемые находятся в более выгодном положении по отношению к преследователям, даже если их и меньше. Темнота даст им возможность напасть на нас из засады и скрыться. Так рассуждали проводники. Ни один человек не возражал и не высказался против этих доводов. Было решено не трогаться до рассвета.

Наступило время менять часовых. Отдохнувшие сменили усталых караульных, которые улеглись спать, надеясь урвать хоть несколько часов для отдыха.

Уильямс и Спенс должны были дежурить вместе с другими. Они стояли рядом, на одной стороне поляны.

Хикмэн и Уэзерфорд, отдежурив свои часы, расположились на траве, и я заметил, что они устроились недалеко от двух дружков. При свете луны они должны были ясно видеть Спенса и Уильямса. По-видимому, они вовсе и не собирались спать. Время от времени я поглядывал на них. Их головы почти соприкасались, слегка приподнимаясь над травой. Охотники как будто шептались друг с другом.

Я по-прежнему продолжал бродить кругом. При свете луны я мог шагать быстрее, и мне становилось легче на душе. Трудно сказать, сколько раз обошел я вокруг пруда. Двигался я машинально, не отдавая себе отчета. Через некоторое время физическая усталость взяла верх над нравственными страданиями. Постепенно в моей душе воцарилось спокойствие. На короткое время мои горести и мстительные страсти улеглись. Я знал причину: нервная система, отражающая чувства, от которых я страдал, испытывала утомление, и все ощущения во мне как бы притупились.

Я знал, что это только временное облегчение, затишье между двумя бешеными шквалами. Но по истечении этого промежутка я снова стал восприимчивым к впечатлениям внешнего мира. Я начал внимательно присматриваться к тому, что делалось кругом. Прежде всего при ярком сиянии луны мне бросились в глаза некоторые особенности окружающей местности.

Мы остановились среди леса на поляне, которую охотники обычно называют «глэйд» или на местном жаргоне - «глид». Это была маленькая прогалина в лесу, почти не заросшая деревьями или кустарником. Она имела совершенно круглую форму, около пятидесяти ярдов в диаметре. Небольшой пруд, расположенный в середине поляны, был тоже круглый - один из причудливых естественных водоемов, разбросанных по всему полуострову: казалось, что он вырыт людьми. Он был около трех футов глубиной, и вода в нем была свежая и прохладная. Она сверкала при свете луны, как серебро.

Поляна была покрыта травой и благоухала душистыми цветами. Растоптанные людьми и конями, они пахли теперь еще сильнее.

Это был прелестный цветник, и в другом настроении я с удовольствием отдался бы созерцанию этой картины.

Но сейчас меня интересовала не сама картина, а, так сказать, ее рама.