Отщепенец

— Бвана жадный, — машинально ответил Тумидус, вспомнив характеристику, которую однажды дал ему Папа Лусэро. Тогда эта характеристика спасла Тумидуса от домогательств Папиного семейства, и он надеялся на повторный эффект. — Бвана очень жадный. И вообще, какой я тебе бро?

Вудунёнок почесался в паху:

— Ты кричишь: «Папа! Папа!», — объяснил он, приплясывая на месте. — Если он тебе папа, значит, ты мне бро. Дай денег за науку. У тебя есть, я вижу, что есть.

— Отстань от бваны, Пунга, — донеслось с крыльца. — Будешь приставать, бвана возьмёт тебя в рабство. Видишь, у него орел в петлицах. Клюнет в задницу, станешь рабом.

Недоверчиво хмыкнув, Пунга нога за ногу свалил прочь.

— Чего надо? — без особой приязни спросил Папа Лусэро.

Как и в прошлый раз, он был в пижамной куртке без штанов. Выглядел карлик лучше, здоровее, что ли, но это могло оказаться и обманом зрения. Очки надежды — они такие, в них линзы не с теми диоптриями. Тумидус представил, как он сам выглядит для Папы, нет, не для Папы, Папа слепой, ну, скажем, для нахала Пунги: китель расстёгнут, галстук сполз, фуражка сбита на затылок. Хорош офицер, в какие очки ни глянь!

— Чего орёшь?

— Ору, — невпопад согласился Тумидус.

— Ты в курсе, который час? Полшестого утра, все спят.

— А я пьяный, — Тумидус блаженно улыбнулся. — Я их разбудил?

— Вижу, что пьяный. Полицию вызвать?

— Я их разбудил? — упорствовал военный трибун.

— Разбудишь их, как же… Вон, один Пунга вышел, и тот по нужде, — Папа указал на вудунёнка, справлявшего нужду в дальнем конце двора, под мастиковым деревом. — Зачем явился? С кем пил?

— С имперским наместником, — справедливо полагая, что конец — делу венец, Тумидус начал с ответа на второй вопрос. — Я пил бренди, он — мампоэр. Потом я пил мампоэр, а он — бренди. Потом мы пили пиво. Потом он вызвал аэротакси, а я спустился в бар. В баре я пил с барменом. Я спрашивал, боится ли он меня, он говорил, что боится, и мы за это пили. Я — текилу, бармен — содовую. Потом я присел за столик. Там кто-то сидел и тоже меня боялся. Это всё наместник Флаций, он врал, что меня не боятся. Я проверил: ничего подобного. Я только спрошу, а они уже боятся, как сговорились. Потом я спал в номере, но, кажется, не спал. Или не в номере? Ты что-то спрашивал? Что-то ещё? Повтори, а то я забыл.

— Зачем явился, говорю?

— Тебя спасать.

— Меня?

— Да. Я знаю, как тебя спасти, а ты со мной неприветлив. Ты не хочешь спастись? Тебе что, жить надоело?

— Иди сюда, придурок, — ласково сказал Папа. — Садись.

Тумидус сел, верней, плюхнулся на крыльцо. Его распирало от желания поделиться с Лусэро Шанвури рецептом спасения. Всё выглядело так логично и безукоризненно, что военный трибун гордился своей выдумкой больше, чем знаменитой высадкой на Малой Туле.

— Ты меня не боишься? — на всякий случай спросил он у карлика. — Только честно, да?

— Боюсь, — Папа сел рядом с гостем.

— А почему? Потому что я помпилианец?

— Потому что ты пришёл меня спасать. Валяй, спасай, что ли? Ты меня спасёшь, я тебя испугаюсь и пойду спать дальше. Ты только похмелиться не проси. На вас, спасателей, не напасёшься.

— Дурак, — обиделся Тумидус. — Ладно, я тебя всё равно спасу. Вот смотри, ты мне говорил про резонанс. Ты умираешь, это угроза, ты взлетаешь, выходишь в волну, в большое тело…

Ладонью Папа прихлопнул Тумидусу рот. Ладонь у карлика-антиса была узкая, маленькая, холодная. Очень холодная, даже неприятно. Папа сложил её лодочкой, отчего Тумидус вдруг вспомнил ладью из мифологии своих предков — ладью и старика-лодочника, перевозившего души умерших на тот свет.

— Я в курсе, мудрый белый бвана. Это я тебе всё и рассказал. Надеюсь, ты не кричишь об этом на каждом углу?

— Нет, я об этом думаю. Тихо-тихо думаю.

— Ну и хорошо.

Лусэро Шанвури внезапно качнулся к военному трибуну и ткнулся лицом, нет, губами, такими же холодными, как ладонь, в шею Тумидуса. Он метил в щёку, но промахнулся. Слепой, что с него взять, да и ростом карлик не выдался, чтобы с первого раза дотянуться до щеки.

У Тумидуса защипало в носу. Выжидая, пока рассосётся ком в горле, он обнял Папу за тощие костлявые плечи и прижал к себе:

— Мерзнешь? Ничего, сейчас согреешься.

— Дальше, — попросил карлик. — Спасай дальше.

— Спасаю, не переживай. Ты же ещё не умираешь? Ещё время есть?

— Есть.

— Вот и взлетай, дубина. Взлетай!

— Куда?

— Туда! — военный трибун ткнул пальцем в небо. — Смотри, как складно всё выходит. Ты взлетаешь прямо сейчас, так?

— В полшестого утра?

— А что?

— Ничего. Что дальше?

— Ты взлетаешь. Ты в большом теле, свободный, как этот, — Тумидус пощёлкал пальцами, ища сравнение, не нашёл и махнул на метафоры рукой. — Короче, свободный. Лети куда хочешь. Тут, главное, назад не слишком часто возвращаться.

— А можно? Возвращаться-то можно?

— Можно. Ты же взлетел ещё не умирающий? Значит, в матрице записано живое малое тело. Вернулся, и живёхонек. Правда, ты сразу начнёшь умирать дальше, поэтому лучше на планете не задерживаться. Раз, и обратно. А в большом теле живёшь-живёшь, живёшь-живёшь, и никакого резонанса. Потому что в матрице записано, понял?