Отшельник

Любопытства ради Андрей стал поочередно открывать в ларях крышки и заглядывать туда. Все они оказались пустыми, опорожненными. Судя по всему, Лена все-таки успела перед отъездом раздать зерно и муку соседям. И лишь в самом последнем, чуть укороченном, примыкающем к стене, Андрей вдруг обнаружил мерки три-четыре проса. Он запустил в него руки, пересыпал с ладони на ладонь. Просо было золотисто-сухим и текло между пальцами, будто речной прокаленный на солнце песок. Заманчиво было Андрею засыпать его сейчас в одну из ступ, хоть в ручную, тяжеловесную, хоть в ножную, всегда легкую в ходу, и столочь совка два-три на пшенную, правда, водяную, не молочную (откуда взять молока?) кашу или на утренний пшенный суп, который можно по-солдатски сварить с тушенкой. Но тут же Андрей и отказался от этого намерения. Легче всего просо перевести на еду, на суп и кашу, но ведь надо думать и о завтрашнем дне, о предстоящей (и в общем-то скорой) зиме, до которой он, даст Бог, доживет. А коль так, то как раз время вскопать на огороде сотку-другую, латочку, как у них говорят, земли да и засеять ее просом, а уж с будущего урожая и полакомиться кашей с супом.

Андрей вышел из амбара в хорошем, веселом настроении и по-хозяйски окинул взглядом весь огород. Земли у него теперь немерено, от подворья и до самых грядок – пахотная, урожайная, в отцовские и материнские годы всегда хорошо унавоженная, вспаханная, перебранная, считай, по комочку руками; а дальше, за грядками, – луговая, сенокосная; а еще дальше – лесная, окружающая луга и пахоту непроходимой стеной сосновых боров, березняков и ельников. И что с того, что теперь эта земля, тысячи ее гектаров и километров – пустынная, заросшая чертополохом и бурьяном, гибельно больная, но все равно она его, Андреева, и стало быть, надо обходиться с ней по-крестьянски, вовремя выходить в поле с плугом и бороной, вовремя засевать и обихаживать. И пусть для начала это будет всего лишь маленький клочок, латочка проса, но всё уже не пустыня, не одна только чернобыльная полынь да колючий дурнишник. А там, глядишь, дело и пойдет, лиха беда – начало.

Андрей долго стоял возле амбара, осторожно, в рукав, курил и все прикидывал и прикидывал, как ему лучше распорядиться землей, где выбрать латочку для проса. Раньше отец всегда сеял его поближе к пойменным грядкам, делая разрыв в полоске, занятой под картошку, но теперь Андрею можно было перенести его и поближе к двору, чтоб сподручней выходить на просяную плантацию, когда время подойдет полоть ее. Картошку же в этом году Андрею посадить, наверное, вряд ли удастся. Во-первых, слабыми своими силами, одной только лопатой, он много земли не вскопает, да еще такой заброшенной, затвердевшей, покрытой, словно панцирем, полуметровым дерном; а во-вторых, нет у Андрея семенного, посадочного материала, хотя бы мешка-другого старой, пережившей зиму картошки. Впрочем, если поднапрячься, то можно сладить и с картошкой. Надо будет сходить на колхозный двор, поглядеть в механических мастерских, гаражах и ангарах – не застоялся ли там какой-нибудь брошенный впопыхах тракторишко «Беларусь» (лучше бы, конечно, лошадка, Конек-Горбунок и легонький конный плужок), а за посадочным материалом придется сделать вылазку в местечко или в окрестные, прилегающие к нему жилые деревни. Тут иного выхода нет.

Солнце уже опустилось за лес и речку, сумерки тайными тропками, бурьянами и зарослями стали наползать вначале на огороды и сад, а потом подобрались и к амбару с клуней. Андрею пора было идти в дом, растапливать лежанку, зажигать лампу да и сумерничать в тишине и покое, как не раз о том мечталось и на войне, и потом уже в городском доме, где он в заточении провел бесполезных два года. День сегодня у Андрея заладился хороший, и хотя сделано не так уж и много, но зато много увидено и много передумано, а это, может быть, самое главное.