Отшельник

— Никто и никогда не будет любить такое чудовище! Только я знаю, что ты такое, и не отвернулась от тебя! Только я знаю, на что ты способен и какой ты больной на голову ублюдок! Отец переворачивается в гробу каждый раз, когда ты приходишь к нему на кладбище! Он всегда считал тебя ничтожеством, и он был прав! Тебе никогда не стать похожим на него!

— Будь он проклят! Я никогда не хотел быть похожим на него, никогдаааа! Уходиии! Убирайся отсюда! — заорал так, что у меня заболели уши, и я попятилась назад, нырнула в соседнюю комнату, потому что дверь распахнулась, и мать Огинского быстрым шагом прошла по коридору и уже на лестнице крикнула.

— Антон! Вели собирать мои вещи и забронируй мне номер в гостинице. Ноги моей здесь больше не будет.

В соседней комнате раздавались удары один за другим, а я кусала губы и не понимала, что внутри меня происходит. Наверное, именно сейчас я вдруг увидела обратную сторону картинки. Она собралась в полноценный рисунок из черных и кровавых пятен. Правду говорят, монстрами не рождаются, ими становятся. И нет, я не смаковала ни одно брошенное это стервой слово, у меня все сжималось от мысли, что мать может быть настолько жестокой к своему ребенку.

Я присела у стены, стараясь успокоиться и боясь выйти, чтобы меня не заметили и не узнали, что я подслушивала. Достала из рукава письмо… покрутила в руках, а потом открыла и вздрогнула — из свернутого конверта выпала засушенная бабочка.

А там все раздавались и раздавались удары и какой-то странный звук… я не знала, издает ли его человек или избитая собака скулит на улице. Мне было страшно его слышать и в тот же момент ужасно хотелось ворваться туда, и убедиться, что чудовище не умеет так страдать, чудовищу не может быть больно.

Может… еще как может. В нем столько боли, сколько я никогда не могла себе представить и, наверное, вряд ли смогла бы с ней жить.

«Сегодня я срезал кожу на запястье, папа. Мне понравилось трогать рану языком, смотреть, как кровь течет и капает на пол. Ты знаешь, можно научиться терпеть любую боль. Ты был прав — боль делает человека живым. А еще она делает его умным, учит прятать ее подальше и не показывать никому. Даже тому доктору в круглых очках, который приезжает к нам домой и беседует со мной в твоем кабинете, а потом дает тебе слушать наши разговоры. Ты думаешь, что мне становится лучше и что вы с докторишкой большие умники? Напихали меня лекарствами и превратили в послушное животное? Вы просто никогда не испытывали боль, вы только ее причиняли. Особенно ты, папа. Ты хозяин этой суки и раздаешь ее, как дешевую шлюху, направо и налево.

Но ты заблуждаешься — она не шлюха. Она весьма преданная и очень хитрая тварь. Ты видел лишь ее жалкое подобие, а оригинал живет рядом со мной и день ото дня питается чьими-то страданиями, ведь если никто не заплачет, то она будет жрать меня самого, и заплачу я. Нет. Я не вылечился. Прятал и выбрасывал ваши таблетки, блевал их в унитаз, читал умные книжки про психов и знал, из чего состоит каждый препарат, что выписывал мне твой Очкарик.

Я научился ее прятать от вас. Глубоко в темноте. Сажать на цепь и не давать ей издавать ни звука. Но однажды я выпущу ее на волю, и она раздерет вас всех и тебя в первую очередь, папа.

Твой нелюбимый уродец».

Нет. Мне не стало страшно, как должно было, после прочтения столь жуткого откровения. Меня вдруг окутало какой-то непередаваемой вселенской тоской, и сердце гулко забилось где-то в горле. Я даже не представляла, что нужно было пережить, чтобы резать себе руки, чтобы ненавидеть себя настолько и жить с этим каждый день. Одиноким, нелюбимым, непонятым, отвергнутым всеми. Там в ящике лежат письма, которые мальчик с увечьем писал своему папе, а кажется, что это письма жертвы к палачу. Удары за стенкой стихли, а я больше не могла сидеть и слушать тишину. Встала с пола и вышла из комнаты. Едва слышно ступая, подошла к двери, заглянула в проем и вздрогнула — он разнес там все в щепки. Стоит спиной ко мне. Руки сжаты в кулаки, и на усыпанный стеклами пол капает кровь. Сумасшедший. Какой же он сумасшедший. Неет, в нем нет контроля. Это лишь видимость для тех, кто его не знает. Это зверь. Раненый, загнанный и больной.

И мне вдруг стало больно самой, так больно, что я невольно всхлипнула, он тут же, как хищник, повернул голову вбок, но на меня не взглянул. Растрепанный, тяжело дышит, по щекам стекает пот.

— Уйди! — опять тихо.

А я подхожу все ближе и ближе, обошла его и остановилась напротив, протянула письмо.

— Я солгала… я взяла вот это.

Поднял на меня взгляд, и у меня дух захватило от того безумия, что там плескалось. Он больше не прятал его на дне — он дал ему плескаться в его зрачках, делая глаза почти черными. Вырвал бумагу из рук и отшвырнул на пол. Сделал шаг ко мне, а у меня сердце несколько ударов пропустило.

— Беги, если страшно! Давай!