Отшельник

Мне удалось найти лишь то интервью, которое показывали в тот день, когда я впервые увидела Огинского по телевизору… его тигриные глаза, которыми он выжигал невидимые автографы на моей душе. Наверное, еще в тот момент я уже была отмечена его дьявольским клеймом, от которого не отмыться и ничем не вывести. Этот взгляд, он запомнился мне настолько отчетливо, что, даже вспоминая его, я покрывалась мурашками и стонала от адской тоски по этому проклятому подонку с глазами зверя. Бывали моменты, когда я до отчаянной ломоты во всем теле хотела ему позвонить и орать в трубку, чтоб вернул мне мою душу. Что мне мало одного тела. Чтоб вышвырнул ее точно так же. Можно даже в окно, и чтоб плашмя о землю, чтоб от нее ничего не осталось кроме брызг крови и моих слез. Недостоин он душу мою в руках своих грязных. Мерзких, подлых… нежных, ласковых, любимых… держать.

«Отдай мою душу, Ромааа. Отдай! Она ведь не нужна тебе!».

И с тоской понимала, что, даже если вышвырнет в окно, эта самая душа соберется по каплям и вернется обратно к своему хозяину. Я только одного не понимала — за что? За что я люблю этого изверга с камнем в груди вместо сердца, с дырой вместо души? За что мне такое проклятие, ведь по всем законам жизни я должна была его ненавидеть, а не любить. И не находила ни одной логической причины… я любила его вопреки всему. Любила того маленького мальчика с заячьей губой, любила замкнутого зверя, одинокого и злого в своем одиночестве, любила монстра, который вынужден был им стать… вынужден был быть еще страшнее, чем те твари, что его окружали. Любила вопреки всему, что видели глаза.

Но именно за это я ненавидела себя саму. Люто ненавидела. Мне было омерзительно собственное лицо в зеркале и собственное тело. Оно меня предавало не меньше, чем моя душа и сердце. Все во мне принадлежало тому, кому я клялась никогда ничего не отдать добровольно, а сама не просто отдала, а бросила к его ногам, где по ним прошлись грязными сапогами.

Он мне снился по ночам. Странно снился. Словно не он вышвырнул меня, а я сама ушла. Он говорил мне об этом, кричал в лицо, сжимая мои руки до хруста.

И я просыпалась в слезах.

«Я найду тебя везде, Надя. Куда бы ты от меня не спряталась. И я сейчас не только об этом доме».

Зачем все это? Ради чего? Зачем же так жестоко играться чьими-то чувствами? Но это Роман Огинский. У него свои игры и свои правила.

Когда мама немного пришла в себя, я вернулась обратно на работу в больницу и ее с собой привела. Говорят, что, когда видишь боль и горе других людей, свое собственное отступает на второй план. Мама пошла санитаркой в реанимацию в детском отделении, а я к Светлане Анатольевне обратно в терапию.

Конечно, мама могла вернуться на работу бухгалтером, тем более там работала ее знакомая, но она отказалась. И я знала почему… мама искала утешения рядом с другими беспомощными людьми, они напоминали ей Митю, и она отдавала им то, что, как ей казалось, она не успела дать моему покойному брату. Я даже видела, как она улыбается, подбадривая своих маленьких пациентов.

— Как там было в столице, Наденька? Почему вернулась?

Светлана Анатольевна смотрела на меня с нескрываемым любопытством, перекладывая бумаги из одной папки в другую, когда я пришла проситься обратно. Сквози в ее голосе некое триумфальное презрение, и мне оно было бы совершенно понятно, ведь я рвалась в большой город к большим возможностям, убегая от перспектив здесь, и вот вернулась.

— Не вышло ничего. Не устроена я для городской жизни. Не того полета я птица. Я летаю низенько, а высоко там никто не даст. Так что мой удел клизмы, Светлана Анатольевна. Зря вы мне конкурсы красоты и папиков пророчили.

Она на меня внимательно посмотрела и ничего не ответила. Потом на стул кивнула напротив.

— А ведь не зря пророчила. Было все. По глазам вижу, по серьгам дорогим, по волосам с иным блеском.

Я невольно за серьги схватилась, и захотелось их вместе с мочками оторвать. Забыла о них, идиотка!

— Было да сплыло. Не нужны олигархам деревенские матрешки.

— А это уже от способностей матрешки зависит.

И мне вдруг ужасно захотелось на нее закричать. Закричать, что ни черта там от меня не зависело. Что она понятия не имеет, какие они эти олигархи и насколько отличаются от нормальных людей.

— Не обижайся, Надюш, просто шансы такие раз в жизни выпадают, и если вернулась, значит, профукала.

— Значит, профукала, — ответила, глотая слезы, — вы меня обратно возьмете или мне другую работу искать?

— Возьму, конечно. Мне люди всегда нужны, а такие, как ты, втройне. Надеялась я, что все же у тебя жизнь иначе сложится с красотой твоей и умом.