Отстегните ремни

Платя за себя в ресторане, ты как бы подчеркиваешь свою независимость и обеспечиваешь себе алиби: ты тут просто ел, как человек с человеком, с другом или партнером. А во взгляде, который я получила от Макса, сквозил упрек или обида, за то, что я его боюсь, не доверяю ему, защищаюсь от него, оплачивая счет, пытаюсь превратить наш ужин в ужин просто друзей. Забрав свою карточку, я будто вошла на территорию, где Макс — мужчина, а я — женщина, причем на какой-то дикий азиатский манер, и в этом было что-то очень волнующее и опасное одновременно.

Я вовсе не хочу сказать, что за меня никогда не платили в ресторанах западные мужчины в Амстердаме. Но они никогда не смотрели на меня так, как посмотрел Макс. В Голландии даже оплата ими счета — акт дружеской договоренности, демонстрация равноправия и независимости, и в этом нет ничего сексуального. А здесь, парализованная Максовым взглядом, я поняла, что никакие игры в независимость и западную демократию, а именно полное западное лицемерие в отношениях полов, с которым мы умудряемся там влюбляться и даже жениться, в Москве никому не нужны. Я нравлюсь Максу как женщина, он позвал меня в Москву, пригласил в этот дорогущий ресторан, и моя попытка заплатить — демонстрация недоверия и страха, и я просто его обидела, словно попыталась оттолкнуть, не принять как мужчину…

Возможно, дело было в чем-то другом, и Макс думал об этом как-то иначе, но после этой сценки между нами пролегла невидимая трещина, а близость и родство душ, возникшие за часы ужина, когда мы сравнивали наши послешкольные годы, находили кучу совпадений и много и шумно смеялись, куда-то ушли. И теперь все серьезно.

Мне стало неуютно и одиноко, и смертельно захотелось, чтобы он меня немедленно обнял. И тотчас пришла мысль: если он меня сегодня позовет к себе, то я не поеду! Я абсолютно не готова начинать роман с русским мужчиной, на его территории и по его правилам. Какое-то чувство внутреннего самосохранения подсказывало мне, что это может быть слишком сильным для меня или даже опасным приключением. И, то ли от всех этих сумбурных мыслей, то ли оттого, что Макс шел очень близко и продолжал молчать, и не обнял меня — меня потянуло к нему еще сильнее. Мне стоило жутких усилий не дотронуться до его руки. Еще романтичность пустой ночной набережной, и эти бликующие в воде огни, и теплый ветер на моих голых плечах…

Через час Макс привез меня к моему дому, проводил до лифта, подождал, пока я в него войду, и ушел. Он не позвал меня к себе и не поцеловал на прощанье. Я чувствовала себя полной идиоткой. 

День четвертый

Несмотря на сильную усталость, я всю ночь проворочалась на мамином раскладном диване, выделенном мне в гостиной, так и не заснув толком, от чего наутро у меня была тяжелая голова и синие круги под глазами. Этот диван… Поколения моей бабушки, такой раньше стоял в каждой квартире. Со временем их стали изживать, но вещи порой удивительно устойчивы ко времени. Матрас уже местами свалялся буграми, впивающимися в ребра, и к тому же нещадно скрипел старыми пружинами.

Всю ночь у меня в голове мелькали кусочки вчерашних впечатлений, какие-то лица людей из ресторана, амбал в ливрее, московские улицы, и, конечно же, немигающие глаза Макса. Причем картинки прокручивались по замкнутому кругу и обязательно заканчивались тем, что Макс или обнимал меня на набережной, или заходил со мной в лифт и целовал меня, прижав спиной к стене, от чего нажимались кнопки, и лифт начинал подниматься, или опять целовал меня, но уже в его машине, и я все время, как заклинание, повторяла его имя: М-А-К-С. Имя его мне нравилось просто до мурашек. В нем были и звонкая такая и одновременно твердая и упрямая «М», и открытая, честная и приятная «А», а «К» и «С» я воспринимала на английский манер одной буквой «КС» («Х»), и от нее отдавало чем-то очень сексуальным, как звук «кссс», которым мы приманиваем кошек, а также там слышалось английское kiss.

Проснувшись окончательно, я понуро побрела на кухню, полностью убедившись, что все-таки заболела любовной горячкой. То ли от бессонной ночи, то ли потому, что вчера на нервах я все-таки выпила больше своей нормы, но видок у меня оказался неважнецкий, и в виске что-то колотилось.

Мама с Машкой уже ушли работать, и я осталась в квартире одна. День опять обещал быть очень солнечным. Несмотря на полдесятого утра, воздух, попадая на кухню через распахнутую балконную дверь, уже был жарким.

Я сварила себе кофе в турке (отличная манера варить его в турке, а то все кофеварок понакупали в вечной погоне за экономией пяти минут. Надо мне купить себе в Голландию такую же) и села за кухонный стол, не зная, чем бы заняться.

Макс вчера сказал, что освободится сегодня опять не раньше семи вечера, так что мне предстояло придумать себе программу почти на весь день.