Ты еще помнишь, как у нас все-все было? Заходишь в лавку — а там! Что захочешь, то и подадут тебе. Елисеев, и дальше Филиппов — с Кофе-бином в первом этаже, я тебя еще туда среди лета приводил горячий глинтвейн пить. А бутики трехэтажные! Ведь не все они были такие дорогие, как мы тогда жаловались. Ты мне пиджак подарила, я его носить не хотел. А как нам казалось, что все вокруг мерзкое-премерзкое, и в то же время вечное... А его — раз! — и как кошка язычком слизнула. Ничего не осталось.
Ужас как холодно.
Я бесконечно люблю тебя.
Вы имеете неосторожность думать, что с вами ничего не случится. Но вы ошибаетесь.
Вы трагически заблуждаетесь.
Так что уж не шумите.
Молчите.
Уйдите.
Вы успеете пройти черным ходом.
Главное, чтобы дворник вас не заметил.
До калитки, а там — сразу бегите.
Не оглядывайтесь.
В Москве вас найдут.
В Москве вас заарестуют.
Уезжайте немедленно. Не-ме-дленно.
Я правда-правда люблю тебя.
Боже, как холодно.
Мои окраины
История перездов
Был солнечный июньский день. Солнце, небо, зеленая трава, синие дома. Вдали виднелся лес.
Я стоял у метро «Ясенево» и думал: как же здесь хорошо. Как-то даже прекрасно.
Во время этого стояния я понял одну важную для меня вещь, удивительную. Но сначала предыстория.
Земляной Вал
Первые двадцать шесть лет моей жизни прошли на Земляном Валу (бывшая улица Чкалова), рядом с Курским вокзалом и одноименной станцией метро, в огромном красивом сталинском доме. Мы с мамой жили сначала в одной, потом в двух комнатах коммунальной квартиры. Соседи у нас были, скажем так, разные — от очень хороших до хороших, но не очень. Тихий (а иногда и не тихий) ад коммунальной жизни был знаком с рождения и воспринимался вовсе не как ад, а как естественная форма существования, пусть и не вполне удобная. Справедливости ради надо сказать, что на определенных отрезках своей жизни в этой квартире я и сам был не очень-то приятным соседом.
Школа моя, в которой я проучился все десять лет, располагалась совсем рядом, в тихом, стопроцентно московском Лялином переулке, рядом с Покровкой. Вокруг была целая сеть старых кривых переулочков, недалеко были бульвары и Чистые пруды. А примерно часовая неспешная прогулка выводила к Красной площади.
Еще я на протяжении десяти лет ходил в музыкальную школу и даже умудрился ее закончить. Музыкальная школа занимала чудовищно ветхое, безнадежно аварийное здание на Старой Басманной, минутах в двадцати ходьбы от дома. Все десять лет нас обещали переселить в другое здание, но так и не переселили. На обратном пути из музыкальной школы домой я любил постоять на мосту через соединительную ветку железной дороги между Курским вокзалом и станцией Каланчевская. Я обязательно дожидался поезда или электрички, и только после этого шел домой.
А еще я много гулял по центру Москвы, сначала с мамой, потом с друзьями и один. По Покровке (улице Чернышевского) и сретенским переулочкам, по Замоскворечью, по Садовому кольцу.
Стоит ли говорить, что московский центр был для меня лучшим местом на Земле. Жизнь на окраине, не говоря уже о Подмосковье, представлялась мне чрезвычайно мрачным уделом. Я довольно часто бывал в Тушине у бабушки, приезжал к ней на выходные и каникулы. В Тушине было много травы и деревьев, там было хорошо играть в футбол и кататься на велосипеде, мне вообще нравилось там бывать, но даже мысль о том, чтобы там жить, приводила меня в дрожь. Нет, жить можно только в центре, больше нигде. Между жизнью на окраине в комфортабельной отдельной квартире и жизнью в центре в убогой коммуналке я делал однозначный выбор в пользу второго варианта. Тем более, что на практике никакого выбора не было.