Отступник

– Чем любимый твой лучше других? – мелодично и требовательно спросила она короля. – Чем любимый твой лучше других… что ты так заклинаешь нас?

Она обвела взглядом присутствующих, ошалевших от такой смены личины, и подошла вплотную к Акире.

– Мой любимый светел, отличен из тысячи. – Ее голос стал ниже, приобретя бархатную глубину; она будто гладила им посла, произнося слова нараспев. – Голова его – золото, да… чистое золото. Кудри его – кисти пальмы, черны, словно ворон.

Она дотронулась до волос Акиры, осторожно расправила их пальцами, словно драгоценный шелк. Голос Кари тонул в сладости и томлении, глаза смотрели в глаза воина-полукровки, как будто тот был богом, а она – жрицей, опьяненной красотой. В прошлый раз Кари унизила посла Армады, в этот же – чествовала раба перед хозяевами, делая их ничтожными перед силой страсти.

– Глаза его – как голуби над потоками вод. – Я узнал известный священный текст, трактуя который, сломали немало копий.

Каждое слово священной книги в устах еретички превращалось в пламя. Пастыри утверждали, что это текст о завете между церковью и Богом, но какими смехотворными казались сейчас эти мнения. Кари погружалась в душу посла, словно в реку, смотрелась в магическое зеркало – и не могла оторваться.

– Скулы его – цветник, переполненный ароматом. – Рука потянулась к лицу Акиры, и он перехватил ее пальцы, но так и оставил в своих. – Губы – лилии… текущие жидкой миррой…

Бунтовщица перешла на шепот, и все же каждый слог раздавался в ушах звуком колокола. Она опустила глаза, будто не решаясь поднять взгляд и увидеть влекущие губы, о которых говорила. В облике Кари все смешалось – женщина, воин, мальчик. Изображала она покорность, разыгрывая это представление, или всерьез была захвачена диковинным спокойствием посла? Кто знает.

Терновник остолбенел. В висках билось жаркое облако, язык присох к небу. Как шлюха посмела играть роль церкви? Роль невинной невесты, посвященной Богу-отцу? Каждое слово символического гимна превратилось в грязь. Перед ними происходило невиданное святотатство, но король не мог пошевелиться, парализованный собственным неистовством. Да и были ли эти слова о церкви? Никогда больше они не станут прежними символами, превратившись в громкий стук сердца.

Акира поднял подбородок еретички вверх, заставляя на себя посмотреть. В лице непоколебимого, холодного посла появилась властность, синие глаза цепко держали Кари. В этот раз она смело встретила взгляд.

– Твои ноги – мраморные столбы на подножиях чистого золота, – продолжила она, повинуясь желанию мужчины и теперь обращаясь напрямую к нему. – Живот гладок, как слоновая кость, ты подобен высоким кедрам…

Они стояли так близко к нам, но ни для Акиры, ни для Кари никого больше не существовало. На глазах короля, пастырей и инквизиторов еретичка присваивала слова писаний и делала их совершенно иными. Она будто возвращала их во времена, когда никто их не толковал. Никаких иносказаний и трактовок не оставалось, только упоение чужой красотой, сметающее преграды.

Ветер развевал волосы Акиры, я видел, как взволнованно он дышит, словно не знавший седока конь, который желает унестись в степь. Он не был изумлен, но то, что делала Кари, его задевало. Я не мог представить, что он чувствует.

Терновник пристально глядел, как пальцы Кари сжимают руку полукровки. Простота, с которой она добивалась того, чего хотела, против воли завораживала.

– Нёбо его – так сладко! – Кари зажмурилась и тихо засмеялась от удовольствия. – И весь он – самый желанный…

Кари осмотрела посла так, словно тот был совершенен, а потом расплела пальцы и вернулась к королю.

– Вот таков любимый мой, таков мой друг, дочери Лурда! – горделиво и насмешливо закончила она. – Ведь так, король? Ты согласишься?

Звук пощечины прервал всеобщее оцепенение.

– Убейте ее! – взревел Терновник. – Дрянь!

Он мог бы зарубить ведьму сам, но вместо этого стоял, сжимая отвесившую пощечину ладонь так крепко, словно хотел продавить насквозь. Ему было страшно, что он мог заразиться от прикосновения.

Никто не шевелился и не торопился выполнять приказ короля. Все словно замерли в густой патоке времени, на которой выводил узоры дерзкий смех Кари.

– Мы не можем ее убить из-за чертовых шуай, – прошипел пастырь Симон, давая сигнал воинам. – Выкиньте еретиков к чертовой матери! Церковь держит свои обещания. Что касается посла, то пусть решает сам.

В этот момент я понял, что произошедшее до последнего слова было заранее написанной на основе характеров присутствующих постановкой, назначение которой шлюха Сеаны не побеспокоилась нам объяснить. Блеф, основанный на появившемся страхе пастырей перед неизведанным. Дерзость, вызывающая отторжение и не позволяющая членам Совета поразмыслить над тем, зачем вообще Кари сдаваться. Восторженное почитание красоты и яркая, сбивающая с ног ересь, вышвыривающая за границы мира Бога-отца. Она могла бы обойтись без спектакля, но не оставляла надежды заронить сомнение. Любые средства шли в ход, чтобы выбить короля и Совет из равновесия, подтолкнуть к скрытой за законами и ритуалами бреши.