Отцовский крест. Острая Лука. 1908–1926

– Совсем-совсем простила?

– Ну конечно, совсем. В чем дело, лисанька?

– Расскажи стихи!

– Какие?

– Ну, всякие… и про дядюшку Якова, и про Ермила, и про этого, которого мальчик обманул.

– Про Бэду?

– Да, про него.

Соня пододвинула стул вплотную к маминому и приготовилась слушать. Евгения Викторовна заговорила:

Был вечер. В одежде, измятой ветрами,Пустынной тропою шел Бэда слепой.На мальчика он опирался рукой,

По камням ступая босыми ногами.И было все глухо и дико кругом;Одни только сосны росли вековые,Одни только скалы торчали седые,Косматым и влажным покрытые мхом.Но мальчик устал: ягод свежих отведатьИль просто слепца он хотел обмануть…– Старик, – он сказал, – я пойду отдохнуть,А ты, если хочешь, начни проповедать.С вершин увидали тебя пастухи,Какие-то старцы стоят у дороги.

Вот жены с детьми… Говори им о Боге,О Сыне распятом за наши грехи.И старца лицо просияло мгновенно,Как ключ, пробивающий каменный слой,Из уст его бледных живою волнойВысокая речь потекла вдохновенно.Без веры таких не бывает речей,Казалось, слепцу в славе небо являлось.Дрожащая к небу рука поднималась,И слезы текли из потухших очей.Но вот уж померкла заря золотая

И месяца луч бледный в горы проник.В ущелье повеяла сырость ночная;И вот, проповедуя, слышит старик,Зовет его мальчик, смеясь и толкая:– Довольно, пойдем, никого уже нет!Замолк грустно старец, главой поникая.И только замолк, как от края до края– Аминь! – ему грянули камни в ответ.

– Мама, камни его пожалели? – спросила Соня. – Мне этого старичка жалко. А мальчик плохой, зачем он его обманул?

– Да, видишь, как получается, мальчик даже и не подумал, что выйдет. Он только хотел поесть ягод, а старик ему поверил, а потом огорчился: он думал, что люди здесь правда были и ушли, не захотели его слушать. Вот как плохо обманывать!

Соня спрятала личико в шаль мамы.

– Расскажи лучше про дядюшку Якова, – дипломатично попросила она.

Едва ли кто из читателей Некрасова полагает, что «Дядюшка Яков» наводит на печальные мысли, но с Соней было так. Во-первых, она немного жалела Кузю, которому так хотелось и жаль было съесть пряничного коня, а во-вторых, грустно было слушать о сиротке Феклуше. С приближением момента, когда Феклуша грустно смотрела на жующих лакомство детей, Соня потихоньку спускалась под стол – место, где так хорошо уединяться со своими горестями. Слезинки на глазах Феклуши при виде книжек тоже побуждали ее сползать со стула, но она сдерживалась, жадно ожидая благополучного окончания.

Дело дошло и до Ермилы Гирина, когда в зале, где работал отец Сергий, послышался приятный голосок Анюты:

– Батюшка, к тебе какие-то пришли. Не нашенские.

– А кто все-таки?

– Мужики какие-то. Откуда, не сказываются, а видать, кулугуры[7].

– Ну, зови.

Вошли три человека, уже немолодые, в которых, действительно, сразу же можно было узнать старообрядцев, притом или очень строгих, или специально приодевшихся для посещения. Они были одеты так, как большинство одевается только собираясь в моленную: синие суконные поддевки со множеством мелких сборок на талии и такие же шаровары, заправленные в сапоги. Подстриженные в кружок волосы и окладистые бороды были тщательно приглажены.

Они быстро оглядели комнату, задержав взгляд на иконах, но не перекрестились, как православные, и не подошли под благословение, а чинно и степенно поклонились в пояс.

– Доброго здоровья, Сергий Евгениевич! – сказал один из них, намеренно не называя отца Сергия батюшкой.

– Здравствуйте. Садитесь.