Отважный муж в минуты страха

А потом предложили и вовсе шикарное зрелище: пресс-конференцию верховных закоперщиков ГКЧП. Саша увидел бегающие глаза и дрожащие руки; пьяная неуверенность и страх проступали в каждом жесте и слове неверных вождей, и снова ложь, ложь — ложками, горстями, охапками, бери, человек, ешь, питайся ею досыта и бесплатно, живи, как прежде, бесправно и покорно, мы, авантюристы, лгуны и алкоголики, все за тебя решим. Саша понял, что правды в ящике не добудешь.

Поднял голову, и вот же он, спасительный рояль в кустах: на холодильнике старая рижская радиола «Дзинтарс», и от нее тоненькая проволочка антенны, вьющаяся к небесам по бревенчатой стене.

Едва нажал клавишу, как в пространстве дачи возникли голоса Бенедиктова, Гайдара. «Ну, стало быть, на „Эхо Москвы“ настроен был Толин приемник», — сообразил Саша, и, едва сообразил, как совсем другие, обогащенные кислородом оптимизма и веры, новости коснулись его жаждавшего слуха. Ельцин в Белом доме. Ельцин зачитывает «Обращение к гражданам России». Ельцин принимает указ за номером 59, где ГКЧП объявляется попыткой государственного переворота!

Наконец-то, наконец! Ельцин не Горбачев, но все же, все же, все же! Фальшивым вождям, их ядовитым планам дан отпор, и еще неизвестно, чья возьмет. Значит, не капитуляция, значит, война, священная и правая, из тех, что раз в жизни должна выпасть на долю любого порядочного человека! Саша вскинулся, волнение охватило его, задевая подушки и кресла, он зашагал по даче. Все лучшие люди там, у Белого дома! Что ж ты-то, Санек? Чего медлишь? Скрылся, боялся, думал пересидеть? Порядочное ты дерьмо. Чего тебе, битому-перебитому после Ирана бояться вообще? Но еще не поздно, еще есть время все поправить. Туда! Закрой дачу, Тольке — спасибо, и туда, к Белому дому!

Решил так, остановился, машинально выглянул в маленькое оконце.

И, завороженный зрелищем, обездвижил.

Сказочно, в облачке сказочной пыли тормознула неподалеку «Волга», и три сказочные незнакомые тени в одинаковых серых костюмах на неторопливых мягких ногах двинулись в сторону дачи.

«Что, кто, за кем? — спросил себя Саша, хотя толка в подобных вопросах не было никакого. — Как вычислили? Как узнали адрес? Кто навел?», — просыпались на него следующие вопросы, ответы на которые возникали в нем мгновенно, со смыслом однозначным и жутким.

Плечистые тени со сказочной легкостью миновали забор и сказочно быстро приблизились к дому, но еще быстрее в его голове взвихрились мысли.

«Толя, Толя, друг сердечный, надежный, верный, столько раз подставлявший плечо, за что ты заманил и продал меня Комитету? За какие медовые коврижки? Что тебе посулили? Однажды ты удачно пошутил в курилке: от народа, сменившего в течение полувека благородный морфий на балдеж от вонючих паров БФ-2, можно ждать только одного: предательства. Поздравляю тебя, друг, ты был прав, но с одной поправкой: твой народ — не мой. Ты не на тех поставил, Толя. А может, Толя, тебя пытали? Ванна с серной кислотой? Выдирание ногтей? Яйца, зажатые дверным проемом? Последнее — вряд ли, кому нужны твои рядовые яйца… Так неужели из-за Светки? Неужели правда то, о чем нашептала мне после свадьбы верная Наташка Кучина: как неспроста ты пялился на Светку и как прилипчиво с ней танцевал? Неужели я проморгал, не заметил, как ты влетел в мою жену, дружок, влетел и — в лепешку? Неужели теперь все происходит так банально, примитивно, по-шекспировски прямолинейно: тихо, чужими руками убрать соперника, чтоб завладеть его женой? Похоже, так оно и есть: когда мы прощались, ты, Толя, всплакнул, ты предавал товарища со слезами на глазах — ты любил, ты страдал и мучился, ты истинный герой Шекспира».

В дверь постучали. И голос раздался вполне реальный и грубый:

— Выходите, Сташевский. Мы знаем, вы здесь.

«Сказка сбывалась. Русская народная, знакомая с детства. В печку суну, изжарю, съем, на косточках поваляюсь. Ужас, внушенный Бабой Ягой, осуществлялся. Эти сказочные типы могут. Есть не будут, но на косточках поваляются охотно. Открывать? Сдаваться?»

Саша замер. Оцепенение. Ступор. Провал.

Стук повторился, и сильно дернули заплясавшую на засове дверь.

Открывать? Сдаваться живьем?

В дверь ломились; понедельник, соседей на дачах нет никого, потому действовали нагло, орали, как на пьянке:

— Игре конец, Сташевский! У нас ордер! При сопротивлении применим оружие! Открывай, твою мать!

«Оружие! Конечно. Вот же оно, ключ-слово! Спасибо, напомнили».

Он кинулся на мансарду и схватил «Сайгу». Снова четко затикали мозги.

«Абзац, ребятишки. Тотальное отступление по жизни закончено. У Ельцина свой Белый дом, у меня — свой: маленький, личный, состоящий из неповторимого меня, моей жизни и моей свободы, и я буду этот дом защищать от таких, как вы, сухоруковых и других козлов». «Зачем тебе в жизни хорошая стрельба, сын?» — спросил меня когда-то папа Гриша. «Вот для чего, отец, для этого момента истины».