Отвергнутые Мертвецы

Башня выходит на Дворец Императора, а также с неё открывается эффектный вид на на Полую Гору на востоке. Нагасена не смотрит неё. Она омерзительна, хоть и необходима, и он никогда не рисует её, даже когда пишет восточные пейзажи.

Нагасена окунает кисть в баночку с лазурью и кладёт лёгкие мазки в пределах контуров, которые он нанёс ещё раньше, чтобы не дать краске расплыться на ткани. Работая в стиле "мо-шуй" свободной манеры письма[36], он покрывает шёлк глубинами небес и кивает сам себе, глядя на то, как ложится краска.

Он устал. Он рисует с рассвета, но ему хочется закончить картину сегодня. Он чувствует, что если не сделает этого, то может не дописать её никогда. Он простоял на ногах так долго, что у него ломит кости. Нагасена знает, что пережил слишком много зим, чтобы позволять себе подобное безрассудство, но он до сих пор совершает ежедневный подъём по семидесяти двум ступеням, ведущим к самой верхней комнате башни.

– Ну, ты заходишь или как? – не оборачиваясь, спрашивает Нагасена. – Ты отвлекаешь меня уже тем, что стоишь там.

– Мои извинения, Мастер, – произносит Картоно, смещаясь от двери и вставая за правым плечом своего господина. – Подумать только, некоторые слуги думают, что вы теряете слух.

Нагасена весело фыркает:

– Это чтобы им было о чём поболтать. И ты поразишься, какие откровения можно узнать, когда люди думают, что ты их не слышишь.

Они какое-то время стоят в молчании. Картоно интуитивно понимает, что Нагасена сам решит, когда заговорить. Он не опускает глаза на картину, зная, что Нагасена не переваривает людей, которые заглядывают в незавершённые работы. Одна из его излюбленных присказок: "На незаконченную живопись и смотреть нечего".

Вместо этого Картоно глядит над плечом Нагасены, в широкие проёмы в стенах. Его мастер специально спроектировал помещение наверху башни, чтобы заниматься в нём живописью, так что мир раскидывается перед ним во всю ширь.

Каждая стена оборудована ставнями, которые не позволяют ветру залетать внутрь, и даже если Нагасена не пишет, но нуждается в месте, где царит безмятежность, он частенько преодолевает многочисленные ступеньки, чтобы насладиться видами окрестностей. В настоящий момент распахнуты северные и самые восточные ставни, и за ними во всём своём великолепии раскинулся Дворец Императора.

Позолоченные крыши, зубчатые пинакли и могучие башни теснятся в пространстве, и огромный город-дворец дышит движением, словно живое существо. Просители, обслуга, солдаты и писцы наполняют его обширные районы жизнью и шумом. Над Городом Просителей поднимается дым костров, на которых готовится пища, но воздух чище, чем помнится Нагасене. Он принюхивается к ароматам, которые приносит из Дворца ветер, как путники, пришедшие из дальних стран.

– Что ты видишь? – спрашивает Нагасена, указывая на окно.

– Я вижу Дворец, – отвечает Картоно. – И это прекрасное зрелище. Непоколебимый и процветающий, полный жизни.

– А помимо города?   

– Другие горы, много чего перестроено. Небеса чисты, как струи родника, а облака вокруг пиков Дхаулагири[37] подобны дыханию гигантов.

– Опиши гору, – командует Нагасена.

– Зачем?

– Просто сделай это. Пожалуйста.

Картоно пожимает плечами и переводит взгляд на гору, чьи высокие бугристые склоны сверкают в солнечном свете, как серебро.

– Она сияет, как полированный щит, вырастающий из земли, и как мне представляется, я могу разглядеть за ней высокие пики Гангкхар Пуенсум[38].

– Ты видишь Гангкхар Пуенсум?

– Да, мне так кажется. А что?

– Это плохое предзнаменование, мой друг. Легенда мигу гласит, что когда прародитель их расы Пань-Гу[39] умер, его голова превратилась в Гангкхар Пуенсум, который стал императором всех гор. Древние цари мигу, бывало, всходили на его склоны, чтобы помолиться богам и добиться расположения Неба. Ещё никто не смог достичь вершины, и мигу утверждают, что именно поэтому они остаются в неволе, по сути являясь рабами.

– Цари мигу? У мигу нет ни царей, ни прародителей, – говорит Картоно. – Это раса существ-чернорабочих, сконструированных методами генетики. У них нет прошлого, чтобы иметь в нём царей.

– Может, и так, – отвечает Нагасена. – Ты это знаешь, и я это знаю, но кто скажет за мигу? Сочинили ли они себе фиктивную историю и сказочное прошлое, чтобы объяснить своё место в мире? Облегчает ли их каторжную жизнь вера в то, что они ведут её по воле богов?

– Увидеть гору – плохое предзнаменование? – спрашивает Картоно.

– Так утверждают мигу.

– И с каких это пор вы оглядываетесь на предзнаменования? – задаёт вопрос Картоно. – Подобные вещи – для простаков и мигу.

– Возможно, – говорит Нагасена. – Но в поисках направляющих указаний, я написал пейзаж.

– Написали пейзаж? Это какая-то новая форма прогностики, внедрённая летописцами? – смеётся Картоно. – Должен признаться, я о таком не слышал.

– Не дерзи, Картоно, – рявкает Нагасена. – Я этого не потерплю.

– Мои извинения, Мастер, – мгновенно раскаивается Картоно. – Однако я нахожу, что идея получения предзнаменований посредством рисования... необычна, в эти-то времена.