Отверженные

— Долой рассудок! Забудьте все сказанное. Не будем предусмотрительны, ни чопорны, ни щепетильны. Пью за веселье! Будем веселы! Пополним курс наук питьем и едой. Да здравствует процесс судоговорения и пищеварения! Юстиниан да будет мужем, а прожорливость женой! Радуйся и веселись все живущее. Живи! О ты, царь природы! Мир — бриллиант. Птицы — его певцы. Везде ликование. О лето, приветствую тебя. О Люксембург! О георгины улицы Мадам и аллеи Обсерватории! О мечтательные воины. О прелестные няни, охраняющие детей и развлекающиеся сочинением новых малюток! Американские пампасы манили бы меня к себе, если бы у меня не было сводов Одеона. Моя душа летит в девственные леса и саванны. Все дивно. Мухи жужжат в сиянии. Солнце чихнуло, и вышел колибри. Фантина, поцелуй меня!

Он по ошибке обнял Февуриту.

VIII. Смерть лошади

— У Эдона лучше обедают, чем у Бомбарда, — заметила Зефина.

— А я отдаю предпочтение Бомбарде перед Эдоном, — объявил Блашвелль. — У него более роскоши. Более в восточном вкусе. Посмотри на нижний зал. Стены в зеркалах.

— Предпочитаю их[13] у себя на тарелке, — сказала Февурита.

Блашвелль не обратил внимания на возражение.

— Взгляните на ножи. У Бомбарда черенки серебряные, у Эдона костяные. Серебро ценнее кости.

— Для всех, за исключением тех, у кого серебряная челюсть, — вставил Толомьес.

В эту минуту он созерцал купол дворца Инвалидов, видневшийся из окон Бомбарда. Возникла пауза.

— Толомьес, — крикнул ему Фамейль, — у нас с Листолье сейчас! был спор.

— Спор — дело похвальное, — ответил Толомьес, — но ссора еще лучше.

— У нас был спор о философии.

— Прекрасно.

— Кто, по-твоему, сильнее, Декарт или Спиноза^{110}?

— Дезожье^{111}

, - сказал Толомьес. После произнесения такого приговора он хлебнул вина и продолжал:

— Я согласен жить. Еще не все утрачено на земле, пока можешь сумасбродствовать. Воссылаю благодарение бессмертным богам. Врешь, но смеешься. Утверждаешь — но сомневаешься. Силлогизм родит неожиданное. Великолепно. Существуют еще на земле смертные, умеющие весело раскрывать и закрывать ларец парадокса. То, что вы пьете, мадемуазель, в настоящее мгновенье, да будет вам известно: мадера из виноградников Кураль де Фрейрас, находящихся на высоте трехсот семнадцати туазов^{112} над уровнем моря. Пейте со вниманием! Триста семнадцать, туазов — не шутка! И господин Бомбарда, щедрый трактирщик, сервирует вам триста семнадцать туазов за четыре франка пятьдесят сантимов!

Фамейль снова прервал его речь.

— Толомьес, твое мнение — закон. Кто твой любимый поэт?

— Бер…

— …кен?

— Нет — шу…

Толомьес продолжал:

— Слава Бомбарде! Он уподобился бы Мунофису Элефантскому, если бы преподнес мне алмею, и Тигелиону Херонейскому, если бы добыл мне гетеру^{113}

! О, мадемуазель, в Греции и Египте были Бомбарды. Апулей^{114} сообщает нам это. Увы! Все старо, и ничего нет нового под луной. Ничего не осталось неизданного из произведений Творца! «Нет ничего нового под солнцем»^{115}, - сказал Соломон. «Любовь у всех одна и та же», — говорит Виргилий. Карабина садится с Карабином в галиот^{116} в Сен-Клу точно так же, как некогда Аспазия^{117} всходила с Периклом^{118} на самосскую триеру^{119}. Последнее слово. Знаете ли вы, мадемуазель, кто была Аспазия? Хотя она жила еще в то время, когда в женщинах не признавалось души, в ней, однако, была душа; душа пурпурового цвета, горевшая ярче пламени, румянее зари! В Аспазии совмещались два противоположных предела женского типа: проститутка и богиня. Сократ^{120} на подкладке Манон Леско. Аспазия была создана на случай, если Прометею понадобится непотребная женщина.

Толомьес, закусив удила, едва ли остановился бы сам, если бы в это мгновение на набережной не упала лошадь. Камень на мостовой разом остановил телегу и оратора. Это была старая тощая кобыла-першеронка, тащившая тяжело нагруженную телегу, под стать извозчику, сопровождавшему ее. Дотащившись до трактира Бомбарда, лошадь отказалась идти дальше. Этот случай привлек толпу. И только негодующий и ругающийся извозчик успел произнести приличное обстоятельству энергичное поощрение, подкрепленное немилосердным ударом кнута, как кляча повалилась на землю с тем, чтобы уже не вставать. Веселая компания сбежалась к окну на шум, поднявшийся в толпе зевак, и Толомьес воспользовался этим, чтобы заключить свои разглагольствования декламацией стихов:

Печальную судьбу одрам-тяжеловозамПредначертал небесный царь.И — роза среди кляч, — подобно майским розам,Сломилась горестная тварь.

— Бедная лошадь, — вздохнула Фантина.

А Далия воскликнула:

— Ну вот, Фантина примется теперь оплакивать лошадь. Нельзя быть глупее этой дурочки!

Февурита, в это мгновение скрестив руки и запрокинув голову, решительно посмотрела на Толомьеса и спросила:

— Когда же, наконец, сюрприз?