Отверзи ми двери

- Разумеется, вы правы. Я вас не для того спросил, просто мне как человеку в принципе неверующему, но относящемуся с уважением ко всякой вере в нечто абсолютное, не совсем понятно... ну как бы вам сказать... Да вы не обижайтесь! - улыбнулся он так широко и открыто, что Льву Ильичу стало стыдно своего раздражения. - Я понимаю, какой это бывает болезненный вопрос, особенно у неофитов, но разговор должен быть откровенный, иначе зачем тратить время, - и он глянул на машинку.

Лев Ильич пошевелился на стуле.

- Я действительно не хочу вам мешать, поддался почему-то старику, да и честно говоря, деваться некуда.

- Ну вот, как с вами трудно - тяжелый случай иметь дело с русским интеллигентом да еще евреем. Сил нет, сколько всяких душевных переливов! Пришли - сидите, раз не противно. Так вы еврей или русский? То есть, я вас в принципе спрашиваю, а не по паспорту.

- Русский, - сказал твердо Лев Ильич. - А еврей я только, когда мне жидовскую морду тычут в нос.

- Тоже, между прочим, не последнее дело, - Володя уже не улыбался, а приглядывался к Льву Ильичу. - Ну да, а раз русский и еще интеллигент, тогда конечно: Пушкин, Достоевский, Россия-мать, а советская власть - мачеха, а уж тут - православие, не марксизм же. Все понятно.

- А откуда вам это понятно?

- Да нагляделся, тут этих разговоров было! Если б записывали, давно б пленка кончилась, потому спокоен, что не записывают... Но тут вот какая странность, то есть в принципе...

"Экое у него словечко привязчивое..." - мелькнуло у Льва Ильича, ему все больше нравился этот паренек.

- ...Вот, вы считаете себя русским, хотя похожи на еврея и жидовскую морду время от времени получаете. А я знаю, что не похож и никогда такого про себя не слышал. Но я - еврей. И знаете, если в принципе, почему? Да потому хотя бы, что вас называют жидовской мордой - и не только сегодня, а еще полтораста лет назад, и Пушкин этот, и Достоевский, а уж про сейчас чего говорить наслушались. Я совсем не хочу вам сказать, что вот, мол, какой я хороший, страдающий за других, а вы к чужой беде равнодушны. Вы мне ответите, что, мол, это надо на себе испытать. Верно. Но ведь согласитесь, странность, тем не менее? Так сказать, нравственная странность.

- Может быть, - сказал Лев Ильич, так он про это еще никогда не думал, пусть странность, но коль я вам назвался русским, а не верить вы мне не можете, раз предложили откровенный разговор, то должны и понять, что мне русскому, быть может, сил и времени нет входить в такие тонкости еврейской психологии и проблематики. Вы не можете не согласиться с тем, как бы ни были погружены в еврейское горе и несчастье - вековые и сегодняшние - что существуют и другие проблемы, другое горе, невыносимые противоречия и тупики?

- Вот видите как. А потом мы жалуемся на человеческое равнодушие, на то, что человек только одним собой занимается, а рядом - пусть себе, не наше. Уж если даже вам - еврею по паспорту, да еще с жидовской мордой, недосуг, чего ж от настоящих русских или там американцев, или от ООН дожидаться!..

- У нас как-то не туда пошел разговор, - огорчился Лев Ильич.

- А почему не туда? в самую точку. Дело не в том, что вы крестились и изменили вере отцов - у вас, наверно, и отец был атеистом, и в синагогу дорогу позабыл, хорошо, если евреев за бороды не таскал, небось, и был каким-нибудь комиссаром?

Лев Ильич кивнул.

- Вот видите! Какая ж тут измена. Дело в том, если в принципе, что вы изменили еврейству, а не себе. Бог с вами, ну считайте себя русским, любите Пушкина и какую-нибудь блондинку Марусю - на здоровье, жалко, что ли. Это раньше, в начале века, шла речь о "дезертирах", когда за крещение евреи получали образование и место под солнцем. Уж не знаю, известно вам или нет, но вы этим крестом себе такую двойную тяжесть повесили! Слава Богу, или уж не знаю, к несчастью может быть, но живем-то мы не в православном государстве, да и в недемократическом: еврей в паспорте, да еще с крестом на пузе завтра сегодня нет, а завтра обязательно! - станет самым пугалом, тут уж одной жидовской мордой не отделаетесь! Так что в вашей искренности и чистоте, принципиальности не сомневаюсь. А вот еврейству вы изменили, и никуда от этого не денетесь, и не знаю, будете ли вы тем мучиться или нет - наверно, будете, все у вас на лице написано, но еврейство вам этой измены не простит, не может простить.

- Ну а в чем эта измена, - удивился Лев Ильич, - если вы согласны и понимаете, что я могу считать себя русским, что у меня Пушкин, а не Шолом Алейхем, Маруся, а не Ревекка?