Отверзи ми двери

Брякнула трубка и сразу открылась дверь. Она, видно, подошла к нему, наклонилась, он слышал ее дыхание, боялся хоть чуть приоткрыть глаза, чтоб не задрожали ресницы.

- Прощай, Лев Ильич, - прошептала Вера, - теперь навсегда. Ты знаешь, что все не так. Ты знаешь меня, ты же мне веришь... поверх всего. Прости меня...

Стукнула одна дверь, вторая, в ушах звенело от тишины.

Он полежал еще несколько минут, медленно приподнялся, сполз с каталки, с трудом натянул свитер, пиджак, захватил пальто, портфель и открыл дверь.

В соседней комнате никого не было, отодвинутые от стены, как живые, стулья - вот здесь они только что сидели.

На столе, возле телефона лежала его записная книжка и паспорт. Он раскрыл - паспорт был действительно его.

Он сунул в карман книжку, паспорт и открыл дверь в коридор. Он дошел только до угла, надо было переходить улицу, а тут конец рабочего дня, безумные машины, толчея на мостовой, рев, он и приостановился, ноги дрожали.

"Напугали, что ль, теперь до смерти все по одной стороне буду ходить?..он нашарил сигареты, спички. - Ну раз могу курить..."

Его ветерком обдуло, он с трудом прикурил, морщась от боли в локте, поставил у ног портфель, да и загляделся на небо, привалившись к стене дома, прямо на углу. Солнце садилось не видимое отсюда, за домами, а небо розовело сквозь дымку. Что-то ему за город захотелось, чтоб деревья росли свободно, не в асфальте, чтоб мокрая земля, оживавшая на глазах, зелень неведомо откуда, чтоб пахнуло прошлогодней прелой хвоей, потянуло дымком... Эх, сколько еще прекрасного на свете! Что ж, раз жив остался, надо жить.

Он смотрел через улицу. Движение перекрыли, толпа сгрудившихся машин словно топталась на месте, ждала своей минуты, и там, на том берегу широкой как река улицы, девушка сбежала с тротуара и кинулась прямо, не глядя на пешеходную дорожку: тоненькая, длинноногая, в расстегнутом дешевеньком кожаном пальтишке, косынку у нее с головы смахнуло ветром, она подхватила ее налету, все ближе, ближе, - как в последний раз бежала.

- Папочка! - закричала она вдруг. - Папочка-а!..

Лев Ильич оторвался от стены и бросился ей навстречу.

Они сошлись посреди мостовой, ближе к его краю. Он схватил ее, обнял, прижался к ней, чувствуя на губах ее соленые слезы, гладил ей волосы - и все не верил - она, его Надя!

Вокруг уже рычали машины, объезжая их, толкотня, грохот, он ничего не видел, не замечал, кроме ее мокрых глаз, да ему ничего больше и не надо было.

Они так и простояли обнявшись, пока снова стихло, выбрались на тротуар и двинулись было - он все ее обнимал...

- Портфель! - засмеялся Лев Ильич.

И портфель все валялся на углу у стеночки, как он его оставил.

- Что с тобой, папочка? - выговорила, наконец, Надя. - Я как пришла из школы, а у нас сегодня кружок, поздно, дверь - настежь, мне соседка Серафима и крикнула еще на площадке, что тебя машиной сбило, мама побежала в больницу... Я сразу...

- Никто меня не сбивал - видишь, все хорошо.

- А что с тобой?

- Подскользнулся, отвезли, а маме кто-то позвонил, напугали.

- Она где, мама?

- Уже ушла...

Темнело так легко, не враз, а словно воздух уплотнялся, Льву Ильичу шагалось все легче, или от того, что держал ее за руку, что теперь он был не один, что вместе с этой девочкой, так неожиданно невесть откуда слетевшей к нему, все стало четким, определилось, обрело форму - хаос, призрачность кончились. Это ведь только кажется, быстро так и тоже легко думал Лев Ильич, только кажется, что меж хаосом и гармонией бездна, что их разделяет пропасть, которую не перескочить, а сорвешься - не выбраться. Только кажется! Это как в перенасыщенный раствор, - вспомнил он такой любимый он им образ, - где все спутано, где нет ни мысли никакой, бросишь веточку, и все сразу меняется обернется совершенной формой кристалла, чудом гармонии, самой природой, уж наверно созданным для какого-то неведомого нам смысла. Это потому, что все - в нас, ни через какую бездну не надо прыгать. Это в нас хаос, это в нас гармония. Только мысль, идею, образ - истину надо услышать сердцем. А ведь есть и слово - как-то называется эта веточка, как же, такое знакомое, льющееся и никогда не прекращающееся слово... Не мог его ухватить Лев Ильич.

- Папочка, а купи мне пирожное, а? - услышал он Надю. Они стояли возле маленького кафе.

- Как кстати, - сказал Лев Ильич, - я и не ел с утра.

Сказал, да и осекся сразу.

Надя подняла на него глаза, в них опять закипали слезы.

- Как же так? Ты где живешь, что с тобой, папочка?..

- Ладно, ладно, перестань. Вот мы сейчас...

Кафе было уютным и людей не много. Они сели возле окна. Надя выбрала себе пирожное, Лев Ильич бутылку кефира, неожиданно нашлась селедочка, салатик с огурцом...

- Ты можешь выпить, папа, - важно сказала Надя, она уже и забыла про свои переживания.

- Спасибо, - улыбнулся Лев Ильич. - С меня хватит. Я теперь трезвенник.

- И давно это с тобой?

- С сегодняшнего утра. А там видно будет...

Какая красивая девочка, думал Лев Ильич, какое счастье, что она есть, что сейчас она с ним - как все хорошо...