Ответ

Балинт помрачнел. На мгновение, на долю мгновения он почувствовал к Оченашу такую же острую антипатию, как и в первый день их знакомства, но тотчас устыдился и подавил в себе недоброе чувство, более поздние воспоминания молниеносно переработали его, исказили: Оченаш опять получил прекрасную маску старшего, чуть высокомерного друга. В двухсотой камере Главного полицейского управления Балинт уничтожил собственный приговор ему за первое сентября; при виде окровавленного, распухшего, в черных кровоподтеках лица Оченаша он пришел к заключению, что человек, подвергавший себя таким опасностям, способный так постоять за свои убеждения, и в личной жизни не может быть предателем. То обстоятельство, что Оченаш ходит без работы, лишь подкрепило его выводы: будь он предатель, работал бы сейчас в ВМ.

— Ты все так же ненавидишь своего старика? — спросил Балинт, помолчав. — Я бы давно простил ему или убил бы.

— Это бы самое лучшее, — сказал рабочий помоложе, который, судя по всему, знал семейные обстоятельства Оченаша. — Пристукнуть, и дело с концом, зачем только живет такой червяк!

— Хватит, — сказал Оченаш. — Много было бы у меня забот, если б я вздумал всех червей передавить самолично.

— Что верно, то верно, — согласился молодой рабочий. — За эти дела надо браться по-другому.

— А как? — спросил Балинт. Он понимал, о чем идет речь, но хотел услышать собственными ушами. Однако не успел молодой рабочий ответить, Оченаш махнул рукой.

— Он знает все очень даже хорошо, ему про это рассказывать нечего. Мы вместе на улице Яс работали.

— Ты из «молодых»? — спросил молодой рабочий.

Оченаш опять прервал его.

— Оставь! Из них ли, нет ли, какая разница!

Балинту показалось, словно бы Оченаш не в своей тарелке. Он явно старался перевести разговор, даже слепой увидел бы, что присутствие Балинта ему не слишком по душе. Но у Балинта было этому объяснение: Оченаш не забыл нанесенного ему кровного оскорбления. Поэтому он упрямо сидел, дожидаясь, когда останется с другом наедине и сможет объясниться.

Однако, как только новые знакомые поднялись из-за стола, Оченаш торопливо протянул ему руку. Но Балинт не принял ее.

— Я хочу поговорить с тобой, Фери! — сказал он.

Оченаш покрутил головой. — Сейчас мне недосуг.

— Ну что ж… Я приду к тебе вечерком.

— Меня не будет дома.

— А поздно вечером?

По лицу Оченаша опять пробежало выражение незнакомой по старым временам напряженной неловкости.

— Тебе позарез нужно, что ли? — спросил он немного погодя, поглаживая наголо стриженную круглую голову, где рядом с прежним шрамом вспухли новые, более свежие следы побоев.

— Важно, понимаешь, — сказал Балинт.

Оченаш пожал плечами, как бы предаваясь воле судьбы. В знойный летний день на проспекте Ваци людей было немного, но для них и эти казались лишними; первым же переулком они свернули к Дунаю.

— Не хочется мне на улице с тобой показываться, — буркнул Оченаш. — Ну, ближе к делу! Чего тебе от меня нужно?

Балинт проглотил в горле ком.

— Я был несправедлив к тебе, Фери.

— Когда это? — спросил Оченаш с гримасой.

— Во время демонстрации четыре года назад, — проговорил Балинт, — вернее, потом, в корчме.

По лицу Оченаша снова пробежала гримаса.

— Ты в этом уверен?

— Уверен.

— Не беда, — деревянным голосом произнес Оченаш. — Кто ж не ошибается!

Лицо Балинта пылало.

— Ну, вот это я и хотел тебе сказать.

— Ладно, — кивнул Оченаш. — Ты кончил?

— Ты очень на меня злишься, Фери?

Оченаш изучал носок своего ботинка. — Ладно, оставим!

— Потому что, если сердишься, я что хочешь сделаю, чтобы ты простил меня.

— Чтоб простил? — повторил Оченаш тем же бесцветным деревянным голосом. — Поди ты к черту!

Балинт не знал, что сказать, сердце у него сжалось. Они молча шагали рядом.

— Когда я увидел тебя в полиции, — заговорил Балинт немного погодя, — и ты был избит до полусмерти, я целую ночь о тебе думал, потому что тогда уже понял, что был несправедлив к тебе.

Оченаш не отозвался.

— Помнишь, — спросил Балинт, заглядывая другу в лицо, — я как-то сказал тебе… мы тогда у тебя на кухне сидели, а в комнате мамаша твоя возилась с чем-то… я сказал, что никому довериться нельзя, только себе самому. А ты спросил: ты и мне не веришь? Тебе — да, сказал я, тебе верю. Но я это просто ртом сказал, а не сердцем. А вот теперь знаю, что и тогда уже был несправедлив к тебе.

— Послушай, хватит! — нервно оборвал его Оченаш. — Кстати, ты спросил это не на кухне, а на улице, перед заводом.

— Не важно, — сказал Балинт. — Я все это хорошенько обдумал той ночью, в двухсотой камере, — продолжал он, глядя прямо перед собой так, словно видел ярко светящуюся, но бесплотную мысль, которая, стоит только выпустить ее из виду, в тот же миг исчезнет. — Да и с тех пор много раздумывал и теперь знаю, что один человек сам по себе не устоит, какой бы упорный ни был. Нужно крепко держаться друг за друга, вступить в союз со всеми, кто живет той же жизнью, иначе попросту сдует ветром. Я только теперь понял по-настоящему моего крестного и тебя.

— В самое время, — буркнул Оченаш.