Ответ

— Ты где ж это шляешься? — без всякого выражения спросила крестная. Она сидела у стола, скрестив на груди руки, перед ней красовалось румяное, душистое яблоко с кулак величиной, кричаще неуместное на этой холодной и сумрачной пролетарской кухне. — Сапожник твой приходил, спрашивал тебя.

— Передавал что-нибудь? — спросил Балинт.

— Сказал только, что уж сколько дней тебя не видит, — сообщила крестная, испытующе на него глядя. — Он думал, что ты болеешь.

На минуту в кухне стало тихо.

— Если не можешь ходить к нему, загляни, скажи, он себе другого помощника наймет, — сказала Луиза Нейзель.

— Ему шофера не нужно? — спросил дядя Йожи. — На грузовике клиентам заказы развозить?

Луиза Нейзель улыбнулась. — Нанялись бы к нему, Йожи?

— В текущий период нанялся бы, — кивнул Йожи, уныло пошевелив носом, — потому как сейчас у меня по случайности время есть.

На висках у Йожи сильно пробилась седина, лицо вытянулось, покрылось морщинами. Шесть лет назад, собираясь жениться на матери Балинта, он выглядел еще просто холостым парнем, теперь же всякий назвал бы его старым холостяком. Балинт пристально всматривался в его лицо, словно то было зеркало старости, по которому можно представить, насколько постарела мать с тех пор, как он не видел ее. На сердце у него стало тяжело.

— Ты почему к сапожнику-то не пошел? — так же, без выражения, спросила крестная.

— В цеху работа была, — быстро ответил Балинт.

Ложь буквально слетела с его языка, он не мог уже остановить ее. Балинт покраснел и задохнулся, ошеломленный сознанием, что соврал. Пока дыхание вновь выровнялось, он обнаружил, что стоит в комнате, у окна, глядя на скудно освещенную Вышеградскую улицу. Дети уже спали, Петер громко высвистывал носом, одна из девочек посапывала. Балинт тихонько выругался и вернулся на кухню. Лицо крестной было такое же, как всегда: она знала, что Балинт не врет.

— В духовке осталась тарелка тушеной картошки, — сказала она.

Балинт сел на бабушкин стул.

— Я ужинал.

— Черт возьми, уже не в ресторане ли? — спросил дядя Йожи.

Обычно у Йожи сразу было понятно, когда он шутит, но иной раз его слова звучали двояко, их можно было понимать и так и эдак. Балинт посмотрел на него, стараясь разобрать выражение бесцветных, часто помаргивающих глаз, потом отвернулся.

— В корчме поужинал? — спросил дядя Йожи.

— В корчме, — вызывающе ответил Балинт.

— Знаю я отличную корчмушку на улице Подманицкого, — сказал Йожи, — там роскошное жаркое готовят с лучком… когда я ужинал там последний раз с премьер-министром нашим, графом Иштваном Бетленом, он сказал мне: слышь, Йожи, подобного жаркого даже матушке моей не состряпать, а уж она такая повариха была, что даже Ференц Йошка^[110] пояс отпускал, когда у нас обедал.

Луиза Нейзель засмеялась. — У нас теперь Гёмбёш премьер-министром стал, Йожи!

— Он тоже с нами ужинал, — кивнул Йожи.

— А еще кто? — смеялась хозяйка.

— Больше никого. Трое нас и было, — сказал Йожи. — Ведь я, знаете ли, сударыня, по секрету всегда информирую господ премьер-министров о настроении рабочих, их среднем весе и размере воротничка, а еще о том, какие марки машин они предпочитают приобретать, чтобы, не дай бог, по ошибке другие какие не завезли в нашу страну, иначе-то бедные господа торговцы враз прогорели бы!

Балинт сидел молча, не шевелясь.

— Где ужинал-то? — уже в третий раз спросил Йожи.

— В корчме, — упрямо ответил Балинт.

— С барышней, надеюсь?

И опять нельзя было понять, насколько всерьез задан этот шутливый с виду вопрос: глаза Йожи были прищурены, нос уныло повис надо ртом. Балинт вспыхнул.

— Понятно, с барышней!

— Так я и думал, — сообщил Йожи, — больно уж господским винным духом несло от тебя, как пришел. В следующий раз веди заправлять свою сударушку-невесту прямо сюда, на улицу Подманицкого, такой фреч с кадаркой получите, пальчики оближете. Господин премьер Гёмбёш, помню, три подряд высосал. Уж вы поверьте, сударыня, старому шоферу, — повернулся он к Луизе Нейзель, — нет ничего лучше на свете, чем вино да женщина, если, конечно, грузовичок тянет. Коллега Нейзель когда домой собирается?

— Вчера четыре месяца истекло, — сказала Луиза, опять скрестив руки на мощной груди, — но его прямо в этапную тюрьму перевели.

— И там еще отдохнет немножко, — сказал Йожи, подмигивая Балинту. Он вынул из кармана красивое румяное яблочко, двойняшку того, что уже лежало на столе, и протянул Балинту. — Ну, храни тебя господь бог, сынок, ужо скажу твоей матушке, чтоб не убивалась из-за тебя понапрасну. Она, бедняжка, только о том и плачет, успеваешь ли ты в корчме посидеть, хватает ли денег, чтобы барышню свою угостить как следует.

— Значит, хватает! — огрызнулся Балинт, бледнея.

На другой день после работы он пошел к дяде Йожи. Йожи сидел у себя в комнате, над головой горела прикрепленная к стене маленькая лампочка, на коленях лежала открытая книга. Йожи был в очках; от этого его лицо выглядело совсем по-другому, казалось серьезнее, достойнее; сейчас-то ему нельзя носом гримасничать, подумал Балинт.