Ответ

— За токарей-металлистов, — серьезно ответил Балинт. — Или за судовых кузнецов.

Он поднялся, перешел к Нейзелю, взял его руку, сжал изо всех сил. — Вы не бойтесь, — с трудом выговорил он, так сильно перехватило вдруг горло, — все будет очень хорошо.

Старик поглядел ему в лицо.

— Ведь вас здорово любят все на заводе, правда, крестный? — спросил Балинт. — Я знаю, вас там все любят.

Нейзель по-прежнему смотрел ему в лицо.

— За меня, сынок, бояться не надо, — сказал он медленно, — потому как я сам, черт возьми, не боюсь. Собака ведь только того кусает, кто ее боится.

— Ну вот, правда же? — выдохнул Балинт, бледный как смерть. — Так что все будет очень хорошо.

— Ужо крестная твоя матушка помолится хорошенько, — поглядывая на жену, сказал Нейзель. — Говорят, очень даже помогает.

— От чего? — спросила Луиза Нейзель.

— От увольнения, если с душой молиться будешь, — проворчал Нейзель.

Лицо его жены пошло красными пятнами, она помолчала. — А ты где опять ночь прошатался? — спросила она Балинта.

— В полиции, — не сразу ответил Балинт.

— Опять?! — невольно вскрикнула тетушка Луиза, всплеснув руками.

— Пошел во Всеобщую потребительскую на чаепитие, — пояснил Балинт, — оттуда и забрали.

Все четверо молчали. Да и не было смысла много рассусоливать, ни о том, почему забрали, ни о том, что сидел в полиции, ведь выпустили же! Впрочем, Балинт не сомневался, что крестный знает о нем все, да и по молчанию матери ясно было, что она могла бы выложить ему кое-что на этот счет, просто не хочет. Сейчас нужно было бы сказать только одно, что крестного арестовали из-за него и из-за него он может лишиться работы, но на это у Балинта не было сил. Он вверг в нищету свою мать, сейчас делает то же с семьей крестных родителей; Балинт чувствовал себя самым жалким из жалких, самым последним человеком на свете. — Как поживает господин Тучек? — спросил Нейзель.

Балинт проглотил ком в горле. — Врет, как всегда… Но этот особенно воду не мутит.

— А паук тот, толстобрюхий?

— Битнер?

— Он самый… Ты как с ним, ладишь?

Балинт опять проглотил комок. — Приходится, — сказал он. — Может, обойдется все, крестный, правда?

Нейзель помолчал. — Значит, не очень с ним ладишь?

— Ничего, все обойдется, — повторил Балинт.

Помолчали. За окном завывал ноябрьский ветер, бесновался по двору, рвался снаружи в дверь. В такую погоду (вдруг вспомнилось Балинту детство) их прежняя крохотная квартира заполнялась дымом, здесь же ветер только гудел в трубе. Балинт смотрел на мать: с тех пор как они выехали из этого дома, она стала совсем старуха, под глазами морщинки, шея в морщинках, в волосах проседь.

— Господин Битнер как-то спрашивал о вас, крестный, — сказал Балинт, отворачиваясь от матери.

— Да?

— Мол, редко видит вас в профсоюзе.

Лицо Нейзеля потемнело. — Значит, они уже говорили там обо мне, подлецы!

Он не стал больше делиться своими мыслями, вероятно, здесь они были бы неуместны — так же как его молоты, клещи, зубила. Балинт и не ждал продолжения, он опять смотрел на мать. За два года, что он не видел ее, мать еще больше состарилась, теперь-то уж не пошла бы за Йожи замуж. — Он перестал ездить к вам в Киштарчу? — спросил он.

— Кто?

— Как кто? Разве я не сказал? Дядя Йожи.

— Раз в неделю, — коротко ответила мать.

Балинт повернулся к ней всем телом. — Каждую неделю? — спросил он ошеломленно, и прежняя злая ревность захлестнула сердце.

— Что ж, время у него есть, — сказала мать.

— Как не быть, — невесело кивнула и тетушка Нейзель.

— Пешком и туда и обратно, — рассказывала Луиза Кёпе, и ее глаза заулыбались. — Говорит, и так уж баранки лишили, а без шоссейной дороги ему жизнь не в жизнь.

Снова наступила пауза. — Чего ж он обратно к нам не переберется? — срывающимся голосом спросил Балинт немного погодя, с недобрым, горьким чувством к дяде Йожи.

— Зачем? — спросила мать.

— Вам тогда надо было пожениться, сразу же, — вздохнула тетушка Нейзель. — Говорила я, с церковью-то оно надежнее…

Нейзель покачал головой. — Если два ничего вместе сложить, ничего и будет, Луиза! — Мать Балинта пожала плечами. — Теперь бы он еще сидел у меня на шее, а я и на него работай.

— Не такой он человек, — возразила тетушка Нейзель. — Этот из-под земли достал бы необходимое.

У Балинта сердце разрывалось от жалости к матери, и все же он испытывал облегчение: одной заботой стало меньше. — Очень хороший человек дядя Йожи, — сказал он, немилосердно еще раз всаживая в сердце матери клинок запоздалого сожаления. — Последнюю рубаху отдаст, если попросят.

Мать покосилась на сына. — Как-нибудь и одна промучаюсь, — сказала она. — А ты, сынок, знай учись ремеслу, о нас не думай!

Нейзель зевнул.

— Спать хочешь? — спросила жена.

Он снова зевнул.

— Так рано?

— Так нас приучили, — сказал Нейзель, вполглаза улыбаясь Балинту: мол, нам-то с тобой это известно.

— Когда ж вы там ложились, дядя Лайош? — спросила Луиза Кёпе.

— В восемь, — добродушно подмаргивая Балинту, сказал Нейзель. — Как свет погасят.

— А вставали когда?

— В пять.

Луиза Кёпе тоже вдруг зевнула. — Я сегодня в четыре встала, чтобы пораньше поспеть.