Ответ

Пока в скудном свете лампочки под жестяным колпаком он вышагивал взад-вперед по тесной комнатке для прислуги, вся обстановка которой состояла из железной кровати (над нею несколько клопиных следов), шкафа и стола, пока сопротивлялся подрагивающими ноздрями затхлому воздуху, в сердце вместе с яростью затеплилось другое, очень редко посещавшее его прежде чувство — жалость. Странным образом два эти чувства не только умещались рядом, но и взаимно друг друга усиливали. Какая же злая гримаса судьбы зашвырнула в такую обстановку это чистое, слабое существо, спрашивал себя профессор, с отвращением и мучительно саднящим сердцем; и чем сильней болело сердце, тем больше ненавидел он девушку, заставлявшую его испытывать самое презренное человеческое чувство — сострадание, обреченное задыхаться в собственной беспомощности: он знал, что Юли не примет от него никакой помощи. И, пока длится их знакомство, он будет постоянно стыдиться за свое благополучие. Если только не женится на ней…

Профессор ошеломленно сел на кровать. И тут же встал, испугавшись, что подцепит клопов. Ярость и сострадание удвоились в его сердце.

Добрых два часа он ждал прихода Юли. Иногда дверь дальней комнаты открывалась, и хозяйка, не решавшаяся лечь спать, выглядывала в переднюю, проверяя, не украл ли профессор университета ее холодильник. В комнатушке все гуще оседал характерный удушливый запах доходных домов, однако открыть окно, выходившее на галерею, было немыслимо: сюда глазели бы со всего этажа. На столе стояла ветхая старинная пишущая машинка «Смит», закрытая черной клеенкой; профессор и не знал, что Юли перепечаткой зарабатывает свой хлеб. Он сидел перед машинкой на твердой кухонной табуретке, выпрямившись, с высокомерным видом, и думал о том, что лучше, разумнее: вот сейчас, немедленно встать и уйти навсегда или — жениться на Юли.

Но, услышав скрип ключа во входной двери, затем, с короткими промежутками, щелчок выключателя, стук прикрытой двери и самый вещественный среди всех звуков — тихие, легкие, стремительно приближавшиеся шаги девушки, он вдруг растерялся и невольно потянулся к воротничку, поправил синий в белый горошек галстук-бабочку. Юли боялся он или самого себя? Он почувствовал такую неуверенность, что в тот миг, когда дверь отворилась, встал и, упершись обеими руками в стол, наклонился вперед.

Юли на мгновение застыла в открытой двери. Бледное личико испуганно и удивленно уставилось на профессора, рот приоткрылся от неожиданности, белые, безукоризненно красивые зубы влажно блеснули в тусклом свете лампы. В правой руке она держала портфель, левой извечным женским движением схватилась за сердце. Но как дыхание моментально тает на прозрачном оконном стекле и за ним сразу же вновь вырисовывается сияющий весенний пейзаж, так и на лице Юли за испугом проступила вечно прекрасная нежная картина молодости, залитая естественным ее сиянием — радостью.

— Ой, как же хорошо, что вы пришли! — вскрикнула она, подбежала к профессору, встала на цыпочки, поцеловала в щеку. И тут же, вспыхнув, отвернулась, отошла к кровати, вероятно, чтобы положить портфель. Профессор стоял как столб, и по его большому белому лицу расплывалась глупая счастливая улыбка.

— Вы давно меня ждете? — спросила Юли. Она взглянула на себя в маленькое, с ладонь, зеркальце, висевшее на стене, красной расческой поправила на затылке растрепавшиеся прядки. От ее волос, от гармонично сложенного молодого тела, узких щиколоток повеяло такой свежестью, что со стены исчезли клопиные следы и затхлая, с грязной, потрескавшейся штукатуркой комната для прислуги моментально превратилась в обитель чистоты. — Вы давно меня ждете? — спросила Юли знакомым глубоким голосом.

Профессор молчал.

— Я ужасно голодная, — сказала Юли. Она вынула из портфеля сверток: сто граммов колбасы, четверть кило хлеба. Колбасу выложила на белую тарелку со щербатыми краями, хлеб оставила на коричневой шелковой бумаге, в которую его завернул булочник. Потом, порывшись, выудила из портфеля складной ножик с перламутровой, с одного бока облупившейся ручкой. Свернув нарезанную колбасу трубочкой, откусывала понемногу, зато хлеб ела большими кусками. Тонкие белые пальцы, казалось, едва касались жирно поблескивавшей, наперченной колбасы, не становясь от нее жирными, три розовых ноготка, обхватывавших трубочку, выглядели элегантнейшим столовым прибором, который удобнее, чище и приятнее ножа и вилки, ибо от одного лишь его прикосновения еда становится аппетитнее и вкуснее. Девушка ела медленно, посматривая на профессора черными смеющимися глазами.

— Пойдемте поужинаем, — сказал он со щемящим сердцем.

— Ну что вы! — засмеялась Юли. — Я смертельно устала. Как же хорошо, что вы пришли!

— Почему вы мне не сказали, что у вас нет денег? — угрюмо спросил профессор.

Девушка смеялась. — Я зарабатываю, сколько мне нужно, господин профессор.

— Ничего вы не зарабатываете!

— Но у меня даже долгов нет!

Профессор взглядом охватил всю ее тоненькую фигурку; вот если… если бы… тогда девушка была бы одета в шелка и бархат.