Ответ

Они поехали в лабораторию на «стайере». Юли села в машину скрепя сердце, но ей не хотелось быть мелочной, требовать, чтобы профессор ради нее тащился в Келенфёльд на трамвае. Взметнув колесами фонтаны грязной воды, машина свернула на немощеный, покрытый лужами заводской двор. Выходя из машины, Юли неожиданно увидела Браника, в рабочем комбинезоне и красном берете на голове появившегося в воротах; Браник посмотрел на девушку, окинул взглядом роскошную машину и вылезавшего из нее профессора, повернулся и неторопливым упругим шагом пошел через двор.

Кабинет Иштвана Фаркаша находился на первом этаже, в самом конце коридора. В маленькой приемной посетителей встретила его дочь; увидев профессора, тотчас встала из-за секретарского стола и молча скрылась в кабинете отца. Минуту спустя вышла, кивнула профессору и, отступив на шаг, пропустила обоих в кабинет.

Если бы неожиданная встреча во дворе не вывела Юли из равновесия, она, очевидно, с большим интересом присмотрелась бы к заводовладельцу. Теперь же она удовольствовалась первым неприязненным чувством, в котором стала разбираться лишь позже, и только внешне, глазами и ушами, следила за разговором, впрочем, весьма коротким. Сходство между ее возлюбленным и его дядей, пожалуй, не только раздражило бы ее, но, вероятно, даже испугало бы, присмотрись она повнимательней к поразительному облику Иштвана Фаркаша; но это дошло до нее значительно позднее, она лишь месяцы спустя распутала нити; которые, с изнанки физического сходства, придавали сходство их характерам. Ей видны были лишь голова, шея и грудь Иштвана Фаркаша, откинувшегося в просторном кресле за непривычно длинным и широким письменным столом; его огромный плешивый череп, сам по себе являвший незаурядное зрелище, все же привлек внимание Юли в то сумрачное ноябрьское утро более всего тем, что повторял собой, но словно в кривом зеркале, голову сидевшего напротив Зенона, перекореживал, перекраивал ее и, как живой шарж, пластически выпячивал всю правду. Его лоб был много ниже, чем у Зенона, хотя на первый взгляд казался столь же высоким, так как не был ограничен снизу отсутствующими бровями, сверху же взбегал на лишенный всякой растительности череп до самой макушки; и все лицо по длине соперничало с лицом профессора, продолжаясь обвисшей с подбородка кожей, почти полностью закрывавшей короткую шею. Широкие щеки выглядели еще обширнее из-за поразительно крошечных носика, рта и глазок, представлявшихся злой карикатурой на глубоко утонувшие в глазницах глаза Зенона, его прямой, тонко очерченный нос и горький, небольшой рот. Особенно же похожи были их голоса, в минуты гнева вдруг становившиеся высокими, резкими: закрыв глаза, Юли не могла бы сразу сказать, кто из них говорит. Впрочем, Иштван Фаркаш в течение недолгого их визита обратился к ней, может быть, дважды и даже посматривал в ее сторону редко, хотя взгляд его крохотных глазок был так пронзителен, что Юли каждый раз внутренне вздрагивала и чуть заметно розовела. — Ну, и какое жалованье положим мы этой красивой барышне? — спросил Иштван Фаркаш и, подняв к глазам безволосую белую руку, стал внимательно изучать крупные бледные ногти.

— А красивая, верно? Тебе нравится? — со смехом спросил профессор, чье наивное мужское тщеславие приятно пощекотало признание родственника.

Иштван Фаркаш не ответил ему.

— Можешь назначить ей двести пенгё, — сказал профессор.

Фаркаш-старший продолжал разглядывать свои ногти, вероятно, ожидая, что девушка сама ответит на его вопрос — Многовато будет, племянник, — проговорил он наконец, так как Юли молчала.

— Сколько же ты намерен дать? — спросил профессор.

Крохотный носик Иштвана Фаркаша насмешливо сморщился. — Ты никогда не умел обращаться с деньгами, племянник, — сказал он, — да и нынче не научился. Вылитый отец, бедный мой брат… он ведь тоже транжирой был, его с полным правом следовало бы отдать под опеку. Что сталось бы сейчас с семьей, если бы и я так управлял доверенным мне состоянием? Это сколько же тебе лет теперь, племянник?

— Сколько ты хочешь ей назначить? — нетерпеливо спросил профессор.

— Моей дочери Кларике, которая служит на заводе шесть лет, мы платим сто шестьдесят пенгё.

— И она не сбежала? — спросил профессор. — Итак, сколько же?

Фаркаш-старший, казалось, задумался. — Восемьдесят, — сказал он, помолчав.

Профессор метнул в него недобрый взгляд. — Бога нет! — объявил он, сцепив на животе руки, и стал медленно крутить большими пальцами. — Нет бога! Пожалуй, мне следует испытывать к тебе благодарность за то, что время от времени ты укрепляешь меня в этом убеждении.

— Ты, племянник, разбираешься в химии, — спокойно возразил Иштван Фаркаш, — а я в моем деле кумекаю. Твоя сестра Анджела знакома с барышней?

— Знакома, — буркнул профессор.

Крохотные глазки Иштвана Фаркаша злобно сверкнули. — А Эстер?

— Они еще не встречались, — ответил профессор после секундной паузы — тончайшей трещинки между вопросом и ответом; эта трещина поглотила проклятье и пощечину, единственно достойный ответ на подлый вопрос.