Ответ знает только ветер

Я сообщил ему то, что рассказал мне во Франкфурте охранник банка Фред Молитор, якобы по настоятельной просьбе самого Зееберга. О моих визитах к разным банкирам, участникам того совещания в отеле «Франкфуртер Хоф», я не сообщил, равно как и о том, что мне вообще кое-что известно о том заседании.

Зееберг кивнул.

— Все это правда, истинная правда. — Даже в рубашке и брюках Зееберг производил впечатление сверхсерьезного, сверхкорректного банковского работника.

— Молитор позвонил мне, и я посоветовал ему просто взять и все это рассказать вам. Сослужил его рассказ вам какую-то службу?

— Этого я покамест не могу сказать. Поэтому и хотел побеседовать с вами.

— Я, разумеется, помогу вам всем, чем смогу. — От него опять пахло той же самой парижской туалетной водой для мужчин, и выглядел он свежим и отдохнувшим: работа во Франкфурте, перелет, перемена климата, видимо, легко переносились его организмом. — Излишне упоминать, что сам я был совершенно ошарашен, выслушав рассказ Молитора.

— Легко себе представить. Для вас было настоящим шоком узнать, что ваш шеф рылся в ящиках вашего письменного стола, в шкафах и сейфах вашего отдела, как будто вы какой-то преступник.

Это я сказал нарочно, чтобы его спровоцировать, и он вполне на это поддался.

— Я — преступник? С чего вы взяли? Нет-нет, я совсем иначе смотрю на это дело.

— Разрешите…

— Нет, это вы разрешите! Я догадываюсь, о чем вы подумали. Только, знаете ли, все было иначе, просто не могло не быть иначе. Господину Хельману не было никакой нужды перерывать бумаги в моем отделе. Например, в поисках документов, которые я будто бы преступно утаил… Какие-то бумаги о Бог знает каких сделках.

— Почему ему не было нужды их искать?

— Потому что вы, господин Лукас, не сведущи в организации банковского дела, потому что в банке не могло произойти ничего, о чем господин Хельман сразу же не был бы поставлен в известность, что бы он не одобрил или же о чем бы сам не распорядился. Хоть я и исполнительный директор, но у меня нет банка в банке. Валютный отдел входит в состав банка Хельмана наравне со всеми другими. Так что господин Хельман не мог ожидать, что найдет нечто, о чем бы он не знал, — Зееберг остановился перед колонной, увенчанной головой Януса, этого двуликого божества, одно лицо которого глядит в будущее, а второе — назад, в прошлое. Голова была выкрошившаяся, частично обомшелая. Зееберг задумчиво разглядывал двуликую голову.

— А не мог он предположить, что он чего-то не найдет? — спросил я. — Я хочу сказать: не мог ли он предположить или опасаться — охранник сказал, что он был вне себя от волнения, — итак, не мог ли он опасаться, что документы исчезли!

— Глядеть в прошлое, глядеть в будущее — что я сейчас и делаю. Только вот не знаю, угляжу ли там правду и, следовательно, правильно ли поступлю, — сказал Зееберг с отсутствующим видом. — Да, несомненно, этого господин Хельман мог опасаться. Но какие это могли бы быть документы? Если бы такие, в которых речь идет о каких-то сделках, то для меня было бы бессмысленно их уничтожить, по той простой причине, что ведь партнер по сделке имел их дубликаты. Думается, это ясно, как день.

— Согласен, — сказал я. — И если уж разговор у нас так повернулся, что вы сами приписали себе роль злодея — просто ради дискуссии, — то нельзя ли также предположить, что вы оставили бы у себя в отделе какие-то бумаги о тайных договоренностях между вами и каким-то третьим лицом, о которых банку Хельмана ничего не известно, или какие-то другие записи конфиденциального характера…

— Это и впрямь смехотворное допущение, — сказал Зееберг. — Кстати, если бы я держал в банке нечто, что я желал бы утаить, я бы перед вылетом в Чили на всякий случай взял это с собой.

— Да, правильно, вы же были в это время в Чили.

— На конгрессе по торговле. Предварительно я еще уладил там некоторые банковские дела. Конгресс начался тринадцатого апреля. А я улетел заранее — еще двадцать девятого марта.

— Другими словами, вы узнали об этой ночной вылазке своего шефа только благодаря телефонному звонку Молитора?

— Правильно. Когда господин Хельман попал в катастрофу и погиб, я, получив об этом телеграмму, немедленно вылетел в Ниццу, чтобы вернуться в Канны и позаботиться о фрау Хельман.

— Она все еще уверена, что это было убийство.

Но он уже не слушал меня, он сам говорил, причем очень быстро:

— После звонка Молитора мне стало совершенно ясно: господин Хельман не искал какие-то бумаги, а хотел их уничтожить.

— Но ведь вы говорите, такие бумаги существуют в нескольких экземплярах.

— Да, но он мог попытаться забрать их все себе, чтобы скрыть какую-то операцию. Вероятно, из этого ничего не вышло. Может быть, из-за этого и произошла трагедия.

— Следовательно, вы теперь уже не верите в то, что это было убийство или несчастный случай?

— Именно так, господин Лукас.

— А что вы теперь считаете причиной его гибели? Скажите же!

— Самоубийство, — твердо отчеканил Зееберг. — Самоубийство как выход из безвыходной ситуации.

9

В ветвях пели птицы, жужжали пчелы. Зееберг вдруг сказал: