Отвоёванная весна

Выясняем у крестьянина, что это село Подлесное, что сам он здешний житель, и зовут его Максимом Степановичем. На вопросы отвечает коротко, скупо. Он переполнен горем. Ему хочется выложить нам, красноармейцам, все, что наболело, что мучит его, и он снова и снова рассказывает, как вчера в Подлесное ворвались каратели, как народ побежал в лес, а вот Нечипоренки не успели. Да где же им и успеть: мал мала меньше... Когда утром односельчане послали Максима Степановича в село, он услышал наши выстрелы и хотел было снова уйти из села, ко пригляделся к нам и подошел...

Больше от него ничего нельзя добиться. Он опять возвращается к своему рассказу и с болью в голосе говорит:

- Какая сила!.. Какая сила!.. Танки, пулеметы, орудия. А пехоты, как саранчи. Десять суток шли по дорогам, полям. Где хоронились они в той Германии? Когда же конец будет?..

Пашкович начинает горячо доказывать ему, что не чудо, а борьба, самоотверженная борьба всего советского народа победит врага, но у Максима Степановича широко раскрыты глаза, он по-прежнему держит во рту давно погасшую трубку и, кажется, не слышит прокурора.

Страх и горе измотали, обессилили этого человека. Много ли таких оглушенных мы еще встретим на своем пути?

И снова неотвязная мысль: что делать?..

Еще в Киеве я твердо знал, что по указанию ЦК партии во всех угрожаемых районах создаются подпольные райкомы. Они, конечно, должны быть и здесь. Только бы связаться с ними, и товарищи помогут ориентироваться, прорваться через линию фронта.

Пытаюсь еще раз хоть что-нибудь разузнать у Максима Степановича.

- У вас в селе были коммунисты?

- А как же.

- Все эвакуировались?

- Нет, зачем? Многие в армию ушли. Остальных вместе с активом секретарь в лес увел еще до прихода иродов.

Он явно что-то путает: уж очень это не вяжется с элементарной конспирацией... Нет, ничего толкового не узнаешь от него.

- А почему же вы сидите на печи? - резко спрашивает Пашкович. - Почему с ними не пошли? Почему оружие не берете?

- Оружие? - горько улыбается Максим Степанович. - Сейчас наш брат, пусть хоть с автоматом, против ихней силы и техники, что комар против бугая: хвостом шевельнет тот бугай, и комар даже конца своего не почувствует. Это тебе, милый человек, не гражданская война, когда и кол от плетня в дело шел...

- Пошли, комиссар! - резко махнув рукой, перебивает Пашкович. - Здесь нам нечего делать.

Он прав. Наш новый знакомец ничего нового не скажет, и сейчас нам не о чем с ним говорить.

Мы поднимаемся и видим: к нам идет мужчина.

- Кто это?

- Кавера, - отвечает Максим Степанович, - бывший председатель соседнего колхоза.

Смотрим на незнакомца. Бросаются в глаза его большие седые усы, чисто выбритый подбородок, аккуратная добротная одежда.

- Куда идете? - сурово спрашивает Пашкович.

- К вам иду. Вижу: свои люди...

- Откуда?

- Из Лесного. К знакомому приехал. А тут сами видите, что творится.

Пашкович продолжает было свой строгий прокурорский допрос, но Кавера перебивает его.

- Бросьте, товарищ, - тихо говорит он, и лицо его невозмутимо спокойно. - Что вам надо? Провести? Скажите куда. Помочь? Скажите чем...

Как ушатом холодной воды обдает Кавера Пашковича, а я думаю о том, что же ему ответить... Куда мы идем? Я сам еще не знаю куда. Однако ответить надо, и я отвечаю, пытаясь проверить его.

- К Курску идем. Скажите, как скорее и безопаснее пройти к линии фронта?

- Не советую туда идти, товарищи. Фашисты кричат, будто давно взяли Курск.

- Они весь мир оповестили, что и Москва взята, - возражает Пашкович.

- Правильно. Но о Москве они врали, а вот о Курске - не знаю. Пока у нас об этом нет точных сведений.

Неожиданно из леса к селу бегут люди.

Впереди всех старуха в длинном пальто, с непокрытой головой. Седые пряди волос падают на лицо, на плечи, развеваются на ветру. Рядом с ней женщина в оранжевой куртке от лыжного костюма. На руках у женщины крохотная девчушка, закутанная в большой шерстяной платок. Из-под платка высовываются посиневшие от холода голые ножки.

Толпа все густеет. Как волны переливаются взволнованные крики:

- Помогите, люди добрые!

- Вот она, смерть, пришла...

- Спасите!

И над всем этим - разноголосый, разрывающий сердце детский плач. Из кустов выбегают все новые и новые люди с котомками, узлами, ребятишками...

- Что случилось, граждане? - раздается громкий, властный голос Ревы.

Он стоит неподалеку от меня - спокойный, высокий, с автоматом в руке. Во всей его могучей фигуре уверенность и сила.

Одна из женщин останавливается и протягивает ему ребенка. Она задыхается от быстрого бега:

- Помогите!.. Не дайте загибнуть! В лесу каратели... Бейте их! Бейте! - И в этом крике ужас, отчаяние, призыв...

Раздастся гул моторов. Поднимаю голову: со стороны леса прямо на нас низко идут два «мессера».

- В канаву! Ложись в канаву! - приказываю я.

Женщины плотно прижимаются к земле. Чувствую, как доверчиво приник ко мне парнишка лет четырех. Рядом Пашкович загораживает женщину с грудным ребенком. Над головой прерывисто гудят самолеты...