Овод

— Сын мой… — прервал его священник, выходя вперед; другие отошли, оставив их одних. — Скоро вы предстанете перед вашим творцом. Не упускайте же последних минут, оставшихся вам для раскаяния. Подумайте, умоляю вас, как страшно умереть без отпущения, с сердцем, обремененным грехами! Когда вы будете стоять перед лицом вашего судии, тогда уже поздно будет раскаиваться. Неужели вы приблизитесь к престолу его с шуткой на устах?

— С шуткой, ваше преподобие? Мне кажется, вы и вам подобные больше нуждаетесь в такой проповеди. Когда придет наш черед, мы пустим в ход пушки, а не карабины, и тогда вы увидите, была ли это шутка.

— Пушки! О, несчастный! Неужели вы не понимаете, какая пропасть вас ждет?

Овод оглянулся через плечо на зияющую могилу:

— Итак, в-ваше преподобие думает, что когда меня опустят туда, вы навсегда разделаетесь со мной? Может быть даже, на мою могилу положат сверху камень, чтобы помешать в-воскресению «через три дня»? Не бойтесь, ваше преподобие! Я не намерен нарушать вашей монополии на дешевые чудеса. Буду лежать смирно, как мышь, там, где меня положат. А все же мы пустим в ход пушки!

— Боже милосердный! — воскликнул священник. — Прости этому несчастному!

— Аминь, — произнес лейтенант глубоким басом, а полковник и его племянник набожно перекрестились.

Было ясно, что увещания ни к чему не приведут, и священник отказался от дальнейших попыток и отошел в сторону, покачивая головой и шепча молитвы. Дальше все пошло без задержек. Овод стал, как полагалось, обернувшись только на миг в сторону красно-желтых лучей восходящего солнца. Он повторил свою просьбу не завязывать ему глаза, и, взглянув на него, полковник неохотно согласился. Они оба забыли о том, как это должно подействовать на солдат.

Овод с улыбкой посмотрел на них. Руки, державшие карабины, дрогнули.

— Я готов, — сказал он.

Лейтенант, волнуясь, выступил вперед. Ему никогда еще не приходилось командовать при исполнении приговора.

— Готовься!.. На прицел! Пли!

Овод слегка пошатнулся, но не упал. Одна пуля, пущенная нетвердой рукой, чуть поцарапала ему щеку. Несколько капель крови упало на белый воротник. Другая попала в ногу выше колена. Когда дым рассеялся, солдаты увидели, что он стоит, по-прежнему улыбаясь, и стирает изуродованной рукой кровь со щеки.

— Плохо стреляете, друзья! — сказал Овод, и его ясный, отчетливый голос резнул по сердцу окаменевших от ужаса солдат. — Попробуйте еще раз!

Ропот и движение пробежали по шеренге. Каждый карабинер целился в сторону в тайной надежде, что смертельная пуля будет пущена рукой его соседа, а не его собственной. А Овод по-прежнему стоял и улыбался им. Предстояло начать все заново; они лишь превратили казнь в ненужную пытку. Солдат охватил страх. Опустив карабины, они слушали неистовую ругань офицеров и в отчаянии смотрели на человека, который остался жив под их пулями.

Полковник потрясал кулаком перед лицами солдат, сам отдавал команду, торопя их покончить с этим. Он тоже растерялся и не смел взглянуть на человека, который стоял как ни в чем не бывало и не собирался падать. Когда Овод заговорил, он вздрогнул, испугавшись звука этого насмешливого голоса.

— Вы прислали на расстрел новобранцев, полковник! Посмотрим, может быть у меня что-нибудь получится. Ну, молодцы! На левом фланге, держать ружье выше! Это карабин, а не сковорода! Все прицелились? Ну, теперь: готовься!..

— Пли! — крикнул полковник, бросаясь вперед.

Нельзя было стерпеть, чтобы этот человек сам командовал своим расстрелом.

Еще несколько беспорядочных выстрелов, и солдаты сбились в кучу, дико озираясь по сторонам. Один даже совсем не выстрелил. Он бросил карабин и, припав к земле, бормотал:

— Я не могу, не могу!

Дым медленно растаял в свете ярких утренних лучей. Они увидели, что Овод упал; увидели и то, что он еще жив. Первую минуту солдаты и офицеры стояли, как в столбняке, глядя на Овода, который в предсмертных корчах бился на земле.

Потом врач и полковник с криком ринулись к нему, потому что он приподнялся на одно колено и опять смотрел на солдат и опять смеялся:

— Второй промах! Попробуйте… еще раз, друзья! Может быть…

Он пошатнулся и упал боком на траву.

— Умер? — тихо спросил полковник.

Врач опустился на колени и, положив руку на залитую кровью сорочку Овода, ответил:

— Кажется, да… Слава богу!

— Слава богу! — повторил за ним полковник. — Наконец-то!

Племянник тронул его за рукав:

— Дядя… кардинал! Он стоит у ворот и хочет войти сюда.

— Что? Нет, нельзя… Я этого не допущу! Чего смотрит караул? Ваше преосвященство…

Ворота распахнулись и снова закрылись. Монтанелли уже стоял во дворе, глядя прямо перед собой неподвижными, полными ужаса глазами.

— Ваше преосвященство! Прошу вас… Вам не подобает смотреть… Приговор только что приведен в исполнение…

— Я пришел взглянуть на него, — сказал Монтанелли.

Даже в эту минуту полковника поразил голос и весь облик Монтанелли: он был как лунатик.

— О господи! — крикнул вдруг один из солдат.

Полковник быстро обернулся.

Так и есть!

Окровавленное тело опять корчилось на траве.