Ovum

Помнишь, в Марокко, в горах, мы ночевали в деревне, на плоской крыше затерянного среди красной земли git, с видом на парящий над землёй Тубкаль? Он был огромным, как заходящий на посадку межгалактический планетарный истребитель. Из динамиков на минарете звучал вечерний азан, ты сказала, что не слышала таких раньше: голос муллы был бесстрастным и отрешённым, он был под стать этой нищей деревне в предгорьях Тубкаля, где росло одно-единственное дерево, и к нему были привязаны две чёрные козы. А ночью – мы оба видели это – по единственной улице в сторону мечети прошла белая лошадь.

Ничего из этого не было в реальности. Ничего реальнее этих воспоминаний нет. Всё это останется с тобой, говорю я женщине напротив, ты проснёшься и увидишь меня, а я увижу, как падает волос с твоей щеки на грудь, я буду следить за ним взглядом. Время замедлится, увязнет. Не будет ничего реальнее этого момента. Это во‑вторых.

– Что будет, когда мы проснёмся? – она спрашивает меня.

– Когда мы проснёмся, всё будет по-другому. Не так, как всегда, по-новому. Для тебя, для меня. Для нас обоих. Впусти меня.

Я говорю ей эти слова и открываю глаза. Мы открываем глаза.

40. Базовый. Пустота

За углом ритмично выла невидимая противоугонка.

Куски стекла и экранов усыпали тротуар перед зданием. От гильз поначалу тепло пахло выстрелами, вскоре металл остыл и запах рассеялся.

Послышался короткий скрежет, в тени сбоку здания открылась дверь подсобки, оттуда вырос угол желтоватого света, за ним появился человек в дворницком комбезе на белую футболку, в чёрной бейсболке и тяжёлых ботинках. Человек был высоким, худым, широким в плечах. В сумерках его силуэт отпечатывался на сетчатке 1317 буквой «Т». Человек нёс швабру на длинной ручке и ведро. Шагая правой, он странно закидывал бедро – по дуге сбоку, не по прямой. Как будто зарос старый, не вправленный вовремя вывих.

Человек подошёл к стене-экрану, посмотрел наверх. Он стоял так с минуту, задрав голову, неподвижный, как древняя статуя. Бывший обитатель Тёмных территорий, бывший боец Братства, восемь лет назад ушедший в белый куб.

Потом покачал головой, поставил ведро на асфальт и принялся мести тротуар. Он собирал и скидывал через бордюр на проезжую часть осколки, пыль, мелкие камешки, окурки. Он вычищал швы между плитками и через равные промежутки околачивал со швабры застрявший в щетине мусор. Стук гулко разлетался в пустоте квартала, терялся между небоскрёбами.

– Воробей, – позвал 1317 из тени дорожной опоры.

Они обхватили друг другу предплечья, 1317 по-борцовски потянул Воробья к себе, шагнул в сторону и быстрым движением взял плечо и шею в захват. Ждал, что Воробей выскользнет, как раньше, и захватит его в ответ. Он не выскользнул, только упёрся 1317 в грудь локтем и замер.

Места в подсобке едва хватало на одного. Пять ступенек вниз, подземный куб метров девять, обшитые пластиком стены, за шторкой дыра в полу и лейка душа на никелированной штанге. В углу – плитка на две конфорки, раковина размером с кроссовок сорок третьего размера. Натовская раскладушка с тощим матрасом, откидной стол. Над столом – Morgenshtern на том самом мотоцикле. Было здесь и окно, узкое, под потолком – выходило вровень с асфальтом. Воробей достал из-под пластиковой панели пакет с тощими высушенными тельцами Psilocybe semilanceata.

– Будешь? Для настроения, по пять штук? Больше не предлагаю, скоро патруль приедет.

1317 покачал головой.

– Тогда я сам.

Воробей отсчитал пять грибов, бросил в чай, размешал, как сахар, отхлебнул.

– В Лосином собираю. Желающих много, а урожай так себе. Не то что за городом. А ты как? Прошёл кастинг? Давно по линии ходишь?

– Прошёл. Второй день завтра, – ответил тихо 1317.

Он следил за движениями Воробья, узнавал их и пугался своего узнавания. «Это ты? – хотел спросить. – Почему ты здесь? Что с тобой сделали?» Хотел спросить и молчал.

– Ясно. Я, пока по линии ходил, тоже от всего отказывался. – Воробей усмехнулся. – Грибы не буду, то не буду, это не буду. Потом попустило. Пустота всё это.

– Что пустота?

– Всё пустота.

Воробей отпивал из кружки, смотрел по-собачьи на 1317 из-под бровей, это был он, но другой. Темнота вокруг глаз, а сами глаза как будто утонули в черепе, и рот не такой большой, высохший, что ли. Только скулы торчали как раньше, даже острее.

– Не ожидал, что так? – показал Воробей руками вокруг. – Думал, ламба, джакузи, кровать настоящая, да? Женщина?

1317 кивнул. Все на Тёмных так думали. Поэтому и занимали очередь к белым кубам с ночи, ныряли в шмот-контейнеры в поисках жёлтых курток, тёрли прокуренные зубы солью. Все хотели стать как он.

– Так тебе скажу: не думай. – Воробей допил, проглотил грибы и поставил кружку в раковину. – Не думай и не жди ничего. Помнишь кастинг? Как по-твоему, зачем он нужен?

– Ну, там кожу проверяют, рефлексы. – 1317 вспомнил разряд сверху, стремительное возбуждение, сгусток спермы на полу и как он ничего не почувствовал, кроме телесной судороги.