Озёрное чудо

Чтобы не терзаться кошмарными видениями и не томиться беспроклыми воспоминаниями о заимской девушке, пошёл шататься по друзьям-товарищам, с кем прошёл вольную натаску во второй после блуда древнейшей профессии, — так величали журналистику, — и залетел к университетскому приятелю…ни к ночи будет помянут… Аркадию Раевскому, чью родову таинственным ветром занесло в сибирскую глухомань из черноморской Одессы. Юг… «Там под солнцем юга ширь безбрежная, ждёт меня подруга нежная…» — дразня ревнивую, но терпеливую мать, пел отец Игоря, всякий год да через год наособицу загоравший на черноморских пляжах.

Добыв дешёвого винца… денюжки улетели в ненасытную глотку… и свиного холодца, Игорь нырнул в подъезд вельможного дома с лепными балконами и карнизами, строенного в досельные лета при Сталине; по широченной, глубоко вышарканной лестнице, где вдоль резных перил сохранились никелированные зажимы для ковровой дорожки, взошёл на второй этаж, позвонил в начальственную дверь, обитую чёрным дерматином. Хозяин, похоже, изучая гостя в дверной глазок, долго не отпирал, потом нудно возился с замком и цепочкой; затем уж приоткрыл дверь и, запахнувшись в долгополый, цветастый халат, зевая в курчавую, чёрную бородку, выжидающе уставился на гостя круглыми, по-рыбьи студёными глазами. Даже когда сочные губы текли в ласковой улыбке, глаза Аркадия…воистину, око души… глядели холодно и враждебно, ощупывали собеседника взглядом, словно стылыми щупальцами.

— Игорюха, таки ты, старик? — Аркадий потряс лысеющей головой, кривя рот в зевоте. — А я врубиться не могу. С дикого похмела, Игорь… Каким таки ветром?..

— Дай, думаю, загляну к старым корешам.

— Ну, привет, старик, привет, — протянул руку, пухлую, вялую, но не пожал, а дозволил пожать. — Проходи, старик, проходи, — опять зевнул, очумело мотая головой, затем яростно поскрёб грудь, поросшую звериной шерстью. — Выпить есть?

Игорь со свистом расстегнул молнию на черной кожаной сумке, и Аркадий сморщился, на заплатку не выберешь:

— Фу, какую ты погань жрёшь!.. «Листопад»… От «Листопада», старик, всё падает. А у меня и без «Листопада» такой упадок сил… Но ша, дарёной кобыле под хвост не смотрят. Пошли пить, пока таки не скисла… У меня — голяк, все запасы выжрали. Вчера мой приз обмывали…в Прибалтике выставка прошла, наши-то козлы не хотят… а потом тёлки подкатили… Ну и, сам понимаешь, вагоны разгружали… А сейчас башка раскалывается, шланги горят.

Игорь посомневался: неужли гости всё вылакали?.. Сколь помнил, у Аркадия для девушек «огненная вода» сроду не выводилось; для простых… полодырых, как в деревне говаривали, — вермут и водочка, для куражливых и разборчивых — коньячок и заморские вина.

Разуваясь в прихожей подле грузного смеркшего зеркала в резной лакированной раме, на затейливо гнутых ножках, Игорь поинтересовался, вспомнив о возлюбленной Аркадия:

— Ада дома?

— Аделаида?.. — Аркадий медлил, вглядываясь в приятеля, размышляя: извещать или промолчать, но, видимо, затяжной и бурный загул развязал язык. — Аделаида, старик, в Израиль укатила.

В памяти Игоря спелась ходовая частушка: «Надоели песни русски, надоела и кадриль, делай Борька обрезанье и поедем в Израиль».

— И надолго?

— А насовсем.

— И ты, поди, лыжи навострил?.. Сидишь на чемоданах?..

— У меня в России много дел. Чего я в Израиле забыл?!

Игорь смирил любопытство, вспомнив, как раздражался, психовал Аркадий, когда приятели пытались выяснить его национальность, и лишь однажды в затяжной студенческой гульбе признался: мама — дочь еврейки, ярой революционерки, прикатившей в запломбированном вагоне из Германии, сгинувшей в сталинских лагерях; папа — сын латышского стрелка, выросшего до ленинского комиссара, которого Иосиф Бесцеремоныч прислонил к стенке. Папа с перепугу, чтобы над родовой не кружили зоркие сталинские ястребы, отрёкшись от еврейки-мамы и отца-латыша, из Якова Райниса обратился в Якова Раевского и, прихватив семью, дал драпу, улизнул из столицы в еврейскую Одессу. Чиновничал в одесской торговле, но…похоже, и коту пришёл пост, прижал хвост… вынужден был рвануть в Забайкалье, где опять затесался в торгаши. Когда рабоче-крестьянские студенты перебивались с хлеба на квас, разгружали продуктовые вагоны, кочегарили, сутками кидая уголёк в топку, сын Якова Раевского Аркаша как сыр в масле катался.

Раевский — фамилия русского дворянства, от слова рай… Позже Игорь вызнал и доспел разумом: после революции местечковые и мировые евреи, что полонили Кремль, избрали звучные фамилии — нередко…богохулы же, богоборцы… и с православнохристианским смыслом, — фамилии, коими в благодатные лета величалось православное духовенство. Вот и наплодились на Руси властные неруси Успенские, Рождественские, Вознесенские, Покровские, крушившие веру православную.