Озёрное чудо

Дед Хап, хоть и не смог подняться с лодки — видимо, отсидел ноги, по которым посыпались мелкие мураши, — но тоже заволновался и, лишь с горем пополам уняв тряские руки на коленях, прижав одну к другой и даже прищемив коленями, укорил бабу:

— А я те, деука, чо баил: глаз востро доржи. Манит озеро…купель Божья… ой, манит. Вода да огонь куда хошь сманят, заворожат, околдуют, только и видали. Прямо глаз не спускай… Мой-то парнишонка, Царство Небесно, тожить так — отвернулись маленько, а он в озеро, — и поминай как звали. А тут самый урёв[113], а много ли ребетёнку надо?! Хлебанет и готово… Тут глаз да глаз нужен.

Матрена, не дослушав стариковы говоря, одной рукой подхватила таз с бельем, другой — ноющего сына и торопливо засеменила в угор, поднимая голыми ступнями рыжую пыль.

* * *

Когда дед Хап снова явился на берегу, но уже с ведерком и удами, Кольша полеживал на жухлой мураве под самым крутояром и что-то куражливо, через нос выговаривал своей зазнобе, которая держала его голову на сомкнутых коленях и перебирала, завивала на палец смоляные, жесткие, точно конский волос, Кольшины кудри. Морщилась, заслонялась ладонью, а то и шлепала охальника по рукам, когда тот пригребал ее к себе на грудь, лез ненасытным ртом к шее и губам.

— Ой, отчепись, отчепись, — игриво отмахивалась Тоська. — Верно, что зацелуйник… И у кого научился, идол…

— В кине видал. Там ишо пели… — парень сиплым баском насмешливо пропел:

У моря, у синего моря,Со мною ты рядом, со мною…И сладким кажется на берегу Поцелуй соленых губ…

Кольша уткнулся и зарылся лицом в Тоськину бабью грудь.

— От пристал, лепень, а. Охолонись маленько, — просила дева и, церемонно вытягивая губы, со свистом целовала ухажера в лоб. — Успокойся, люди же кругом.

— Нет, ты меня, подруга, доведешь до столбняка, — парень засмеялся, ощерив лошажьи зубы. — Поехали под Черемошник, а? Лодку столкнем… Поехали, а?.. — он поднялся на колени, потянул Тоську за руку.

— Одно у тя на уме, — вздохнула подруга. — Куда гонишь?! Знаешь, как в нашей деревне девки пели?..

Хотел милый полюбить Шибко по поспеху,Только вышло у него Людям на потеху.

Отчастушив неожиданным при ее дородности, тонким срывистым голосом, вдруг с горечью покачала головой:

— Эх, Кольша, Кольша… Чует мое сердце, поматросишь да бросишь…

Парень вместо ответа ухватил ее сгребом, подмял под себя, и Бог весть, что бы тут случилось на примятой, жухлой мураве, но Тоська увидела поблизости старика, силком отпихнула настырного охальника, быстро села, отряхнулась, натянула платье на колени. Кольша, перехватив ее взгляд, глянул мутными, невидящими глазами на своего прадеда и махнул рукой:

— Кого испугалась?! Он уже и под носом-то ничо не видит.

— Да отстань ты, отстань, — уже раздраженно дернула Тоська плечами. — Прилип как банный лист. Неудобно аж.

— Неудобно штаны через голову сымать.

— Грубый ты, Колька…

— Да ладно тебе, кого-то строишь из себя, — скривился парень, вышарил в жухлой траве под яром ополовиненную чекуш-ку водки, поставил ее на расстеленную холстину, где среди перьев лука-батуна подсыхал ломоть хлеба и белели очищенные яйца. — Примешь маленько? За любовь?

— За любовь?! — горько усмехнулась Тоська. — Какая там любовь к лешему!..

Тут старик подошел к ним совсем близко, невнятно бормоча в прибитую инеем, реденькую бороду и что-то выискивая под крутояром. Приметив молодых, долго, прищуристо всматривался, вроде не признавая, хотя вот-вот с теткой Матреной дивился на них, выходящих из воды.

— Ты чего, дед, бродишь?! — правнук досадливо оглядел старика. — Иди домой. Залазь на печку и лежи…

Старик, видимо, не расслышав о чем речь, улыбнулся правнуку и стал подсыпать землицы в берестяной чумашок[114], где у него лежали неведомо когда накопанные дождевые черви. Он ковырял землю крюковатым пальцем, щепотками трусил ее в чумашок.

— Деда, как здоровьице-то? — зная про старикову глухоту, почти проревела Тоська, но дед все равно непонимающе уставился на нее.

— Как здоровье, говорю? — добавила Тоська голоса.

— Как у быка, — пробурчал Кольша, сердитый на старика за то, что некстати явился. — Еще нас переживет… Женить его хотели… Тут одна старуха сваталась, — правнук намекнул на бабку Шлычиху, — а дед говорит: дескать, женилка ишо не подросла.

— Ой, Коля, кого-то болташь своим языком поганым!..

— Дак оно, милая моя, какое теперичи здоровье-то?! — не слыша или не слушая правнука, дед Хап светло и ласково улыбнулся Тоське. — Одне одонья[115] остались от здоровьица-то. Чужой век зажил… Но да ничо, слава Богу, живем, хлеб жуем, а ино и по-саливам.

— А говорили, приболел.

— Кого ты с им разводишь тары-бары?! — фыркнул правнук. — У его же не все дома, к соседям ушли. Нашла с кем оладьи разводить.