Озерные страсти

– Так, – вошел в дом через веранду рядом с застывшей у окна Анной Северов. – Я принес целую корзину шишек, как ты просила. В подвале осталось еще корзины на три, не больше.

Тряхнул он плетеной широкой корзиной, со дна которой тут же отвалились пласты снега, и, протопав к камину, оставляя за собой на золотистых досках паркета снежно-мокрые следы от коротких валенок, поставил плетенку у камина.

– Мне надо с тобой поговорить, – повернулась от окна, посмотрев на мужа, Анна.

– Жуткая фраза, – пожаловался Северов, снимая валенки и задвигая их в угол за камин. – Сразу же начинаешь судорожно вспоминать, где накосячил, и напрягаешься, ожидая любой гадости.

– Ну почему гадости, – рассмеялась Анюта, подошла и обняла мужа за талию двумя руками, – может, как раз наоборот, тебе хотят сказать что-то очень хорошее.

– Когда хотят сказать что-то хорошее, – обнял он рукой ее за плечи, объясняя, – говорят, например: «Мне надо сообщить тебе замечательную новость» или «У меня для тебя потрясающая новость».

– У меня для тебя потрясающая новость, которую мне надо тебе сообщить, – рассмеялась Анна и сообщила то, что и собиралась: – Я беременна, то есть жду ребенка.

У Северова в момент растворилась улыбка и лицо его сделалось напряженным и непроницаемо-серьезным. Наверное, с полминуты он смотрел на жену непонятным, нечитаемым напряженным взглядом, а потом высвободился из ее рук и ушел, не сказав ни слова, не произнеся ни звука. Просто взял и ушел. Молча.

– И как это понимать? – недоуменно спросила Аня, растерянно глядя в удаляющуюся спину мужа, поднимавшегося по лестнице на второй этаж.

Северов прошел в свой кабинет, сел за стол, автоматически посмотрел на монитор, не поняв ничего из увиденной и прочитанной на экране информации, резко поднялся, прошелся по комнате и замер, остановившись у окна.

Он сталкивался с совершенно нечеловеческими вещами, которые люди вытворяли с другими людьми, и ему приходилось видеть жуткие, дикие смерти детей и еще более жуткие жизни этих детей. И как любой нормальный человек, как мужчина, он проецировал порой эти ужасы на себя, на свою жизнь и думал, что, наверное, это хорошо, что у него нет детей, что даже на сотую долю процента не может возникнуть в жизни его нерожденных малышей возможность такого вот кошмара.

Как говорится в известном восточном изречении, которое он недавно вспоминал: «Память – дар богов, а забвение – милость». Да, но и память имеет свойство терять болезненную остроту виденных и пережитых бесчеловечных ужасов войны и геноцида. Разумеется, Антон думал о нормальной семье и хотел ее, но в какой-то момент просто принял для себя тот факт, что у него вот нет семьи и, наверное, уже никогда не будет, как и детей, – все-таки, когда тебе под полтинник, это как-то перестает быть ожидаемым, что ли.

Он настолько свыкся, сжился с восприятием своей жизни в этих обстоятельствах, что почему-то его даже не посетила мысль о том, что вполне реально и более чем возможно у них с Анной может появиться ребенок.

Он вдруг вспомнил их разговор с Ромкой.

Мальчик пришел к нему в кабинет питерской квартиры, в которой они втроем вполне уютно разместились после свадьбы, и предупредил с порога, что у него к Антону серьезный разговор и непростые вопросы. И первым делом признался:

– Я тут понял, что мне хочется называть вас папой. «Дядь Антон» мне как-то не очень нравится и не катит. Но прямо сразу перейти на «ты и папа» я, наверное, не смогу, надо будет сначала привыкнуть, – и поправился: – Конечно, если вы не против.

Антон встал, обнял и прижал к себе пацана, переживая внутри такие непередаваемые, мощные эмоции, от которых в горле комком встали слезы, перехватывая дыхание. Как всегда это было у Северова, в его жизни, в его характере, в его сути – он либо чувствовал, что это его человек, сразу, либо чувствовал, что не его, и тогда уж, как ни старайся, никакого душевного контакта не получится.

Со всей очевидностью, с первого же дня, с первого их разговора, Северов чувствовал и знал, что Ромка его человечек – вот так сразу и без каких-либо компромиссов и сомнений и необходимости присматриваться, что-то там «пожить-увидеть». Его парень.

Он прекрасно отдавал себе отчет, что мальчику-подростку столь серьезные перемены в жизни, как приход в нее другого, незнакомого, по сути, человека, мужчины, – очень непростое испытание, и надо как-то осторожно, чтобы и не пережать авторитетом, и в то же время не дать слишком большой слабины, расхолаживая пацана.