Озеро скорби

Чарли гадал, о чем подумала его мать, когда он рассказал ей о теле. Он знал, что она умная; он замечал огонек мысли в ее глазах, в том, как она поворачивалась и смотрела на него, когда он задавал ей вопрос. Но потом двери опять захлопывались. Должно быть, когда-то ей хотелось большего, чем то, что она получила — бесконечный труд рядом с угрюмым мужем, землекопом-водителем, который приходил домой вечером и вынужден был отрабатывать еще одну смену на ферме. Наверняка у нее были мечты и идеи, когда она была молода. Что же с ней произошло? Чарли думал, что знает ответ: его отец, Доминик Брейзил. У ее семьи этот брак никогда не вызывал вопросов. У парня было несколько акров земли, и собой он был недурен. Чего еще желать девушке в ее положении? Чарли часто слышал это в голосах родственников — жизнь для них была мрачной каторгой в наказание за рождение.

Как его родители вообще сошлись, для него всегда оставалось непостижимой тайной. На единственной найденной им фотографии, размытом мгновенном снимке, который он теперь хранил в коробке под кроватью, отец выглядел дерзким, даже немного опасным; он прислонился к стене с сигаретой в зубах, чувствуя, что его снимают. Тереза прильнула к нему, но слегка отвернулась, одна сторона ее лица была размыта. Чарли казалось, что он даже тогда понимал, почему она отвернулась. Он всегда знал, что Доминик Брейзил любил пачку курева и пинту «Гиннесса» больше любого человеческого существа на свете. И все равно Тереза стирала его носки, стелила ему постель, варила ему еду, ждала его. А теперь еще и подключала новую кислородную подушку, когда она ему требовалась.

Большую часть своего детства Чарли гадал, что он такого сделал, чтобы заработать враждебность отца. Доминик никогда не выплескивал гнев через физическое насилие, но взгляд его наносил не меньше увечий, чем побои. Иногда Чарли наблюдал за отцами с сыновьями и знал, что не в силах скрыть зависти при виде шуточных поединков, а вид руки отца на плече своего сына обжигал его сердце. Все это давно перестало его ранить, но все равно заставляло задумываться.

Однажды он подслушал, как мать разговаривала со своей сестрой о его трудном рождении. Из того, что он мог понять, выходило, что его появление на свет чуть не убило мать. «Доктор сказал, я не должна рассчитывать иметь больше детей», — сказала она. Он помнил, как недоумевал, что бы это значило, и имело ли это отношение к тому, что его родители спали в разных комнатах. С этого момента в его сознании поселилось подозрение, что именно на нем лежала ужасная ответственность за разрыв родителей. Если у него когда-нибудь будет жена, сказал он себе, они будут засыпать и просыпаться вместе. Но откуда ему было взять жену? Он всегда воспринимал девушек как существ иного мира, недосягаемых и неприступных, которые словно существовали в ином мире, чем парень, у которого багровели уши и лицо при одной лишь возможности встретиться с ними глазами. Он никогда не задумывался о конкретной женщине в те ночные минуты, когда поддавался искушению и мастурбировал, чувствуя в момент извержения ноющее наслаждение, радость и стыд. На что ему надеяться?

Он попытался вспомнить, как понял, что во многом его мать такая же странная, как и он сам. Отчасти это было основано на его наблюдениях за ее работой с овцами. У нее всегда были мягкие руки от ланолина, содержавшегося в шерсти. Он видел, как во время ягнения она работает круглые сутки, пачкаясь в крови и последе, и знал, что она чувствует намного больше, чем показывает. Однажды он видел, как она отгоняла черную ворону от ягненка, старшего из новорожденной пары близнецов. Пока овца рожала второго ягненка, птица пристроилась рядом с первым и выклевала у него глаз. Чарли помнил, как мать побежала на ворону со странным сдавленным горловым криком, размахивая руками, как сумасшедшая, и схватила раненого ягненка на руки. Им не удалось его спасти.