Ожерелье голубки

О ты, что сделал срамоту благородных жен своих сетями, чтобы ловить детенышей газелей, –Я думаю, сети иногда разрываются, и достанется тебе лишь унижение и потеря.

А я еще скажу:

Сделал доступной Абу Мерван срамоту своих женщин, чтобы достигнуть того, что он любит, от бесподобного газеленка.

И стал я бранить его, сводника, за мерзость его поступка, и ответил он мне словами внимательного и стойкого:– Я достиг желаемого, но бранили меня мои родичи за то, что достиг я этого один.

Я говорю еще:

Я видел у аль-Джазири в том, что он делает, мало рассудительности, много неразумия.Он продает честь за честь и покупает – вот, клянусь счастьем твоим, дела сомнительные!

Он берет «мим», отдавая «ха»[136], – разве же таков должен быть человек совершенный?И меняет он землю, питающую растения, на землю, окруженную шипами боярышника.Обманулся в торговле своей тот, кто продает дуновение ветров за течение вод.

И слышал я в соборной мечети, что взывал он к Аллаху о защите от покровительства Аллаха, как взывают к нему о защите от беспомощности.

Вот нечто похожее на это. Я помню, что был я в собрании, где находились наши друзья, у одного из зажиточных обитателей нашего города, и увидел, что между кем-то из присутствующих и одной из жен хозяина собрания, тоже бывшей тут, происходят дела, для меня подозрительные, и подмигивания, мне отвратительные, и что время от времени они уединяются. А хозяин собрания словно отсутствовал или спал. И я стал будить его намеками, но он не пробуждался, и шевелить его ясными словами, но он не шевелился, и тогда начал я ему повторять одно древнее двустишие, надеясь, что, может быть, он поймет. Вот оно:

Поистине, друзья его, что вчера здесь были, пришли для блуда, а не для пения.Они сделали свое дело, а ты – осел, нагруженный глупостью и неразумием.

И я много раз произносил эти стихи, так что, наконец, хозяин собрания сказал мне: – Ты наскучил нам, заставляя их слушать. Сделай милость, оставь их или скажи другие. – И я перестал, и не знал я, – не замечает он или притворяется не замечающим, и не помню я, чтобы я потом возвращался в это собрание.

Я сказал об этом человеке поэму, где есть такие стихи:

Ты, несомненно, лучший из людей по мыслям, убеждению, намерениям и помыслам.Пробудись же! Некоторые из тех, кто сидел вчера с нами, совершают дело великое.Не всякий поклон – знай это – молитва, – нет, и не всякий, у кого глаза, – зрячий.

Рассказывал мне Салаб ибн Муса аль-Калазани: – Говорил мне Сулейман ибн Ахмад, поэт: – Вот что рассказывала мне одна женщина, по имени Хинд, которую я видел на Востоке (а она совершила пять паломничеств и была из ревностных богомолиц). Она говорила мне, – рассказывал Сулейман: – О сын моего брата, не думай хорошо ни о какой женщине! Я расскажу тебе про себя нечто такое, что знает Аллах, великий и славный! Я ехала по морю, возвращаясь из паломничества (а я уже отказалась от земной жизни), и была я пятой из пяти женщин, которые все совершили паломничество, и мы ехали по Красному морю. А среди матросов на корабле был один человек, сухощавый, по виду высокий ростом, широкоплечий и хорошо сложенный, и увидела я в первую ночь, что подошел он к одной из моих товарок. И затем он подходил ко всем женщинам в следующие ночи, и не осталось ему никого, кроме нее (она разумела самое себя), – и вот, – говорила она, – я сказала себе: – Я обязательно тебе отомщу! – И я взяла бритву и зажала ее в руке, и матрос пришел ночью, как обычно, и когда он сделал то же, что делал во все ночи, я уронила на него бритву. И он испугался и встал, чтобы уйти, и мне сделалось его жалко, – говорила женщина, – и я сказала ему, схватив его: – Не двигайся, пока я не возьму с тебя мою долю! – И он удовлетворил свое желание, – говорила старуха, – и попросил у Аллаха прощения.