Ожерелье королевы

В этом крайне затруднительном положении Луи, который не мог опереться на авторитет короля, поскольку на него ссылался сам больной, решил пойти к королеве и все рассказать ей. Для этого он выбрал момент, когда Шарни спал, устав рассказывать свои сны и призывать свое видение.

Доктор нашел Марию Антуанетту задумчивой и в то же время обрадованной его приходу: она предполагала, что доктор сообщит ей хорошие вести о больном.

Поэтому она очень удивилась, когда на первый же ее вопрос Луи резко ответил, что больному очень плохо.

— Как? — воскликнула королева. — Вчера ему было совсем хорошо.

— Нет, ваше величество, ему было очень плохо.

— Но я посылала Мизери, и вы дали ей о больном утешительные сведения.

— Я ошибался и хотел вас тоже ввести в заблуждение.

— Что это значит? — сильно побледнев, ответила королева. — Если ему плохо, к чему скрывать это от меня? Чего мне бояться, доктор, разве только несчастья, увы, весьма обычного?

— Ваше величество…

— А если ему лучше, то зачем возбуждать во мне беспокойство, вполне естественное, когда речь идет о верном слуге короля?.. Отвечайте же мне откровенно и определенно. Как обстоит дело с болезнью? Как обстоит дело с больным? Есть ли опасность?

— Для него опасность меньше, чем для других, ваше величество.

— Опять начинаются загадки, доктор, — нетерпеливо сказала королева. — Объяснитесь.

— Это не очень легко, ваше величество, — ответил доктор. — Все, что я могу сообщить вам, — это то, что болезнь графа де Шарни чисто душевная. Рана лишь дополнение к его страданиям, она только повод для бреда.

— Душевная болезнь! У господина де Шарни!

— Да, ваше величество; я называю душевной всякую болезнь, которую нельзя определить при помощи скальпеля. Избавьте меня, ваше величество, от дальнейших разъяснений.

— Вы хотите сказать, что граф… — настаивала королева.

— Вы желаете слышать это? — спросил доктор.

— Конечно, желаю.

— В таком случае я хочу сказать, что граф влюблен, — вот что я хочу сказать. Ваше величество требует объяснения, я его даю.

Королева слегка передернула плечами, точно желая сказать: «Велика беда!»

— Вы думаете, что от этого выздоравливают, как от раны, ваше величество? — продолжал доктор. — Нет, болезнь становится все тяжелее, и из проходящего бреда господин де Шарни впадет в смертельную мономанию. И тогда…

— Тогда, доктор?

— Вы погубите этого молодого человека, ваше величество.

— Право, доктор у вас удивительная манера выражаться. Я погублю этого молодого человека! Разве я виновата в том, что он безумствует?

— Конечно.

— Вы меня положительно возмущаете, доктор.

— Если вы не виноваты в этом сейчас, — продолжал неумолимый доктор, пожимая плечами, — то будете виноваты впоследствии.

— Дайте же мне совет… Это ваша обязанность как доктора, — несколько смягчившись сказала королева.

— То есть вы хотите, чтобы я прописал рецепт?

— Если вам угодно.

— Вот он. Молодой человек должен быть излечен или целебным бальзамом, или железом; женщина, имя которой он ежеминутно призывает, должна или убить, или исцелить его.

— Вы всегда впадаете в крайности, — сказала с прежним нетерпением королева. — Убить… исцелить… Какие громкие слова! Разве человека убивают суровостью? Разве несчастного безумца исцеляют улыбкой?

— Ну, если вы так недоверчивы, — сказал доктор, — то мне остается только засвидетельствовать вашему величеству мое нижайшее почтение.

— Но, послушайте, прежде всего во мне ли дело?

— Я ничего об этом не знаю и не хочу знать; я только повторяю вам, что господин де Шарни — разумный безумец, которого рассудок может сделать безумным и убить, а безумие — сделать разумным и исцелить. Так что, если вы желаете освободить этот дворец от криков, видений и скандала, вам придется принять какое-то решение.

— Какое?

— Ну вот, какое? Я только прописываю рецепты, я не даю советов. Разве я могу быть вполне уверен в том, что действительно слышал то, что слышал, и видел то, что видели мои глаза?

— Ну, предположим, что я вас поняла. Что же из этого выйдет?

— Два счастливых исхода. Один — лучший и для вас, и для всех нас — состоит в том, что больной, пораженный в сердце ударом непогрешимого стилета, именуемого рассудком, увидит, как прекращается его начавшаяся агония; другой… что ж, другой… Простите, ваше величество, я ошибался, видя два выхода из этого лабиринта. Для Марии Антуанетты, для французской королевы, может быть только один выход.

— Я понимаю вас; вы высказались откровенно, доктор. Женщина, из-за которой господин де Шарни потерял рассудок, должна ему вернуть его добровольно или насильно.

— Прекрасно. Именно так.

— Она должна иметь мужество пойти и вырвать у него эти видения, эту грызущую его змею, свернувшуюся клубком на дне его души.

— Да, ваше величество.

— Скажите, чтобы предупредили мадемуазель де Таверне, например.

— Мадемуазель де Таверне? — переспросил доктор.

— Да. Вы позаботитесь о том, чтобы больной мог принять нас в приличной обстановке.

— Это уже сделано, ваше величество.

— И надо действовать без пощады?

— Это необходимо.