Ожоги сердца

— Вопрос логичен. Я тоже думал об этом. Отвечаю: на большой флагманской пойдут трое, а на трех малых — по одному.

Михаил Аркадьевич перевел взгляд на чем-то недовольного Виталия Бобешко.

— У нас, в десантных войсках, не разрешалось думать вслух, — ответил он.

— А все же?

— Все же… Прикидываю в уме место приземления. К вечеру должны дойти до устья Растая.

— Согласен. Там заварим первую уху из хариусов.

— Если будет клевать, — выразил свои сомнения Василий Елизарьев. Он родился и вырос в тайге и, как я знаю, не умеет скрывать свои думы и сомнения, всегда предупреждает о вероятных осложнениях.

— Клев будет, — заверил командор.

Дошла очередь до журналиста Виталия Банникова. Он взял отпуск ради того, чтобы совершить путешествие по голубой тропе. Я смотрел на него с тревогой. Он недавно перенес операцию. Левая нога покалечена, но упорно скрывает свое недомогание. Если случится расстаться с лодками и пешком преодолевать горные перевалы, то ему придется опираться на наши плечи.

— Сначала скажу, что вы думаете обо мне, — сказал он. Похоже, он разгадал мои мысли о нем. — Во-первых, зря не собираетесь доверить мне одиночную лодку. Больная нога тут ни при чем. Руки весло держат, а не ноги. Во-вторых, на флагманской лодке пойдут отец с сыном и командор. Другого решения быть не может… Тайны памяти действительно есть у каждого, но… разные они бывают — поучительные и унизительные. Об этом поговорим в пути. Впереди у нас много костров.

— На берегу или под водой? — спросил я.

— Ничего, плавать я умею, — ответил он.

— А что думаешь о Мертвой яме?

— Она мертвая, а мы живые. Робость перед опасностью хуже гибели. Пора трогаться. Так, командор, или не так?

— Так, — ответил Михаил Аркадьевич, вскинув на широкую, почти квадратную спину большую лодку. Накачанная воздухом, она легко шлепнулась на воду, но управлять ею на стремнине, на перекатах, знаю, будет трудно.

Погрузили провиант, палатки, условились, кто за кем пойдет, и речка понесла нас вниз по течению. Наша флагманская лодка с широкой кормой, подгоняемая попутным ветром, набрала скорость. Не успел я примоститься к своему месту, как лодка запрыгала на гривастом перекате. С тревогой оглянулся назад на Виталия Банникова. Он лихо направил лодку на гребень переката, перепрыгнул через него, дескать, вот как надо работать веслом, и норовит обогнать нас. Всадник на резвом скакуне.

— Остепенись, иди вслед! Впереди каменистые пороги…

— Дыши спокойно, — уловив мою тревогу в голосе, ответил он, но обгонять нас не стал. — Иду за флагманом.

Никому не чуждо чувство самоутверждения, но каждый проявляет его по-своему. Кто физическими способностями, кто умом, кто волей и решительным характером. Великое это стремление — стать нужным членом коллектива. Стать нужным! И конечно, Виталий Банников никому из нас не признается в этой тайне его души, но она проявляется в его действиях: смотрите, я с больной ногой готов стать полезным и нужным смельчаком на голубой тропе. Умеет утверждать себя, но с риском, поэтому его нельзя оставлять без внимания.

За лодкой Банникова следовал Василий Елизарьев. Он придерживался ближе к берегу, подворачивал к заводникам и на ходу испытывал клев, то на мушку, то просто на червяка. Предусмотрительный человек. В лодке у него есть все, что нужно человеку в тайге, вплоть до походной аптечки, иголки с нитками, и целый чемодан разных коробок с клеем, сырой резиной, запасными ниппелями и неприкосновенным запасом галет, брикетов сухого супа и гречневой каши. Все это завернуто в целлофан и заклеено изоляционной лентой. Василий на секунду, как бы между делом, открывал чемодан с таким хозяйством, привязывал к нему подушку, наполненную воздухом, — мягкость под сиденье и поплавок к чемодану на воде. Это он сделал перед посадкой в лодку.

И подумалось мне: может ли добрая, полезная тайна мысли и памяти оставаться непроявленной?.. Если да, то досадно. Скажем, тот же Василий, на долю которого выпали суровые испытания войны, узнал о гибели отца Иосифа Елизарьева лишь в день штурма Зееловских высот… О чем он тогда думал, какие чувства и порывы души побуждали его к верным решениям? Ему суждено знать законы тайги — здесь родился и вырос, — и он осмысливает их присущим только ему одному умом, но с ложной стыдливостью умалчивает о ходе тех или иных соображений, пусть ошибочных, и собирается унести их с собой нераскрытыми в безвозвратное. После такого исхода будут ли его наследники богаче житейской мудростью? И сколько таких богатств уходило и уходит бесследно.