Ожоги

— И что же вы предприняли? — спросила я, пораженная не столько ее несчастьями, сколько покорным, почти безучастным видом.

— Нашли скамейку в парке. Этот-то спал, — кивнула она на младенца, — а вот Тодд никак не мог устроиться.

— У вас нет ни друзей, ни родных? А что же отец ребенка?

— Он пытается найти нам пристанище, — продолжала она все так же безучастно, — но у него сейчас нет работы. Мы жили с мамой, но она попала в больницу, похоже, это надолго, и она больше не сможет платить за квартиру.

Я огляделась. В очереди стояли десятки людей, и почти у всех был такой же измученный, понурый вид, как у моей соседки. Те, что не могли победить систему, теперь ожидали от нее помощи. Да, потребности Элины — и мои тоже — отступают перед нуждами этих людей.

Прежде чем уйти, я спросила, не принести ли им чего-нибудь поесть. Я все равно собиралась зайти позавтракать в «Бергер кинг».

— Здесь не разрешается есть. Может быть, Тодд пойдет с вами, купите ему что-нибудь.

Но Тодд не захотел расставаться с матерью даже ради еды. Он плакал, крепко вцепившись в ее юбку. Я быстро вышла, побежала в кафе, взяла дюжину готовых завтраков с яйцами, сложила все это в целлофановый пакет, так чтобы не было видно, что это пища, вернулась в бюро, сунула пакет женщине и, не глядя ни на кого, выбежала на улицу. Меня била дрожь.

Глава 3

СОВСЕМ НЕ СВЯТОЙ ПИТЕР

Похоже, что те гостиницы, которые Элина могла себе позволить, в газетах не рекламировались. За свою клетушку в «Копьях Индианы» она платила семьдесят пять долларов в месяц. Газетные же публикации рекламировали отели в Линкольн-парке — от ста долларов в неделю.

Я провела четыре часа в бесплодных поисках. Прочесала Ближний южный Чикаго — от Индианы до Холстеда. В прошлом веке здесь располагались виллы чикагских богачей, которые потом переселились на Северное побережье, и район пришел в упадок. Сейчас здесь были только пустыри, автостоянки да редкие гостиницы СРО. Несколько лет назад кому-то пришла в голову мысль восстановить старые особняки, вернее один квартал, и теперь они стояли пустые среди обветшалых зданий, похожие на приведения или на пришельцев из другого мира.

Кишка надземки Дэн Райан, бегущая над моей головой, заставляла меня чувствовать себя маленькой и беспомощной, пока я ходила от здания к зданию, стучалась во все двери, вопрошая пьяных или равнодушных домовладельцев о жилье для моей тетки. Я смутно припомнила, что читала что-то в газетах о здешних гостиницах СРО в связи со строительством в этом районе Президентских башен;[3] там, кажется, сообщалось, что все СРО по этому случаю снесли. Раньше меня это не трогало, но теперь выяснилось, что для людей с такими скудными средствами, как у Элины, просто не оказалось пристанища. Те гостиницы, что мне удалось обнаружить, были переполнены до предела такими же бедолагами, выброшенными на улицу прошлой ночью, и жертвами ночного пожара, которые явились сюда до рассвета и заняли немногие пустовавшие комнаты. Толстый и краснощекий администратор одной из гостиниц, четвертой по счету на моем пути, так и сказал: «Приди вы утром пораньше, когда у нас еще что-то было…»

В три часа дня я прекратила поиски. Я была в панике. Поехала к себе в офис и стала звонить дяде Питеру — на такое я могла решиться лишь в состоянии крайнего отчаяния.

Питер на девять лет моложе Элины. Он первый из нашей семьи, а может быть даже единственный, не считая моего кузена Бум-Бума, сумел в жизни чего-то добиться. Вернувшись из Кореи, он пошел работать на скотобойни. И быстро сообразил, что деньги зарабатывают переработчики мяса, а не польские эмигранты, разбивающие молотом бедные коровьи головы. Заняв сколько мог денег у друзей и родных, он открыл собственное дело — фабрику по производству сосисок. А дальше — классическая схема американской мечты.

Когда скотобойни переехали в Канзас-Сити, где-то в начале семидесятых, он тоже переселился туда. Теперь у него огромный дом в фешенебельном Мишн-Хиллз, жена летает за тряпками в Париж, дети учатся в дорогих частных школах и развлекаются в летних лагерях, а сам он ездит на «ниссане» последней модели. И отдалился, как только мог, от малоимущих членов семьи.

Мой офис в Палтиней уж точно не из самых шикарных. Здесь, в южной части Лупа, в отличие от процветающего в последние годы запада, и цены ниже, и комфорта поменьше. Подземка сотрясает окна четвертого этажа, беспокоя голубей и грязь, покрывающую стекла.

Мебель у меня самая что ни на есть спартанская — с полицейских аукционов и распродаж. Гравюру Уффицы над каталожным шкафом я в прошлом году сняла — уж слишком она казалась бесцветной и мрачной на фоне мебели оливкового цвета, — а на ее место повесила несколько цветных фотографий с картин Нела Блэйна и Джорджа О’Киффа, и все равно мою контору трудно принять за центр международного бизнеса.

Питер был тут однажды семь лет назад, когда привозил троих своих детей показать Чикаго. Он прямо-таки раздувался от важности — наверное, сравнивал свой уровень жизни с моим.