P.S. I Hate You

– Ха, ты только глянь на себя. Наконец-то получил посылку? – Рядовой Конрой останавливается в дверях, прислонившись к косяку и сунув руки в карманы. – У тебя улыбка до ушей. Это тебе девушка или мама прислала?

Я закрываю клапан коробки.

– Не та и не другая.

Если бы она сейчас была здесь, я сказал бы ей, что да…

…существует такая вещь, как чрезмерная доброта.

Глава 21. Марица

Марица,

Спасибо тебе за посылку, которую ты не должна была посылать. Позволь напомнить, что мы договаривались на письма и только на письма.

И да, бывает такая вещь, как чрезмерная доброта.

Как бы то ни было, некоторое время я не смогу тебе писать. Завтра нас направляют к сирийской границе. Не знаю, как долго я там пробуду.

Всего доброго.

Исайя.

Я сую его письмо обратно в конверт, моя улыбка угасает, жгучие слезы наполняют мои глаза, и я проверяю дату отправки этого письма – две недели назад. Я отлично понимаю, что не должна вычитывать в этих строках какой-то особый смысл, но они просто… другие. Ни обращения «Марица-официантка», ни шутливого «P.S. Я тебя ненавижу» в конце. И в подписи холодное «всего доброго».

Прикусив губу, я откладываю письмо в сторону и опускаюсь на кровать, ведя ладонями по бархатному покрывалу с цветочным узором.

Это выглядит почти так, словно он намеренно дистанцируется.

Может быть, я перестаралась? Может быть, он увидел то, что было в моей посылке, и решил, будто я в него все же влюбилась и хочу вывести наши отношения на новый уровень? Не знаю. Не знаю, что происходит у него в голове, потому что он – чертова закрытая книга, а у меня было всего несколько дней на то, чтобы узнать его.

Я позволяю себе заниматься сверханализом в течение добрых десяти минут, потом стряхиваю с себя эти мысли и решаю не сомневаться в нем. Поднявшись с кровати, я снимаю пижаму и иду в душ. Через пару часов мне нужно быть на работе.

Приготовившись, я иду к бабушке, чтобы позавтракать, но едва я открываю дверь, как оказываюсь лицом к лицу с Майлзом, внуком Констанс, сидящим за столом в бабушкиной кухне.

– О, привет. – Я замираю на месте. Его тонкие губы изгибаются в улыбке.

– Здравствуй, Марица. Давно не виделись.

Ну да…

– Как дела? – спрашивает он, сдвигая очки в толстой оправе повыше на своем длинном носу. Ничего не изменилось с тех пор, как я в последний раз видела его. Он, как обычно, одет в клетчатую рубашку с закатанными до локтя рукавами, черные узкие джинсы и белые кеды – как будто это некая форма для персонала киностудии.

– Хорошо, а у тебя? – Я направляюсь к кофейному бару рядом с кладовкой, и Майлз поворачивается всем телом, провожая меня взглядом узких глаз.

– Отлично.

Я беру фарфоровую кружку и поворачиваюсь к нему спиной.

– А где бабушка и Констанс?

– Где-то тут. – Он хихикает. – Наверное, полируют «Оскары» или что-то в этом духе.

Я не смеюсь. Он совсем не забавный. Он неуклюжий, абсолютно понятный, и рядом с ним почему-то всегда возникает ощущение, словно он вторгается в мое личное пространство.

Вернувшись на кухню, я не обнаруживаю обычного бабушкиного воскресного завтрака: ни масла, ни бекона, ни овсянки из дробленого зерна, ни блюда с ломтиками свежей клубники и ананасов. Должно быть, она дала своему повару выходной.

– Ну ладно, мне пора на работу, – говорю я, направляясь к раздвижной двери. – Рада была видеть тебя, Майлз.

Он встает.

– Ты пришла сюда только ради чашки кофе?

Остановившись, я киваю.

– У бабушки отличный кофе.

Он сжимает тонкие губы и выдыхает через нос.

– Понятно.

Я берусь за ручку двери, с силой дергаю ее и вдыхаю теплый утренний воздух.

Свобода.

Свобода от Майлза Бриджера.

Я спешу поскорее вернуться в гостевой домик. То, как он смотрит, то, как он стоит, то, как исходящая от него атмосфера уныния липнет ко всему вокруг, вызывая у меня желание еще раз принять душ…

Минуту спустя, вернувшись к себе, я браню себя за чрезмерную реакцию. У нас с ним было всего одно свидание. Одно. Он был странный, пытался поцеловать меня, и он не в моем вкусе. После этого он в течение двух недель звонил мне каждый день и наконец перестал, когда понял столь явный намек.

Он просто занудный, неуклюжий парень. И он добрый. Я не говорила еще о том, что он добрый. Он просто… не в моем вкусе.

Нужно быть к нему снисходительнее. Я не могу винить его за это невинное увлечение мною. В конце концов, худшее, что он когда-либо сделал, – это попытался поцеловать меня, перед этим съев четыре ломтя чесночного хлеба, во время того кошмарного свидания в жуткой итальянской забегаловке в Саут-гейте.

Схватив свой фартук и сунув ноги в рабочие туфли, я беру ключи и направляюсь к своей машине, но мои мысли крутятся вокруг письма Исайи.