P.S. Я все еще люблю тебя

Я забыла то письмо, насколько страстно я мечтала о Джоне. Насколько я была уверена, насколько абсолютно верила, что нам предназначено было быть вместе, если бы только. Воспоминание о том чувстве потрясает меня; оно оставляет меня с ощущением беспокойства и даже неуверенности. Зыбкости. Что было в нем такого, задаюсь я вопросом, что заставило меня так верить в это?

Странно, что в письме нет упоминания о Питере. В письме я говорю, что он начал мне нравиться осенью в восьмом классе. Мне также нравился Питер в восьмом классе, так что там определенно был момент пересечения. Когда же начался один, и закончился другой?

Единственный человек, который мог бы знать – это единственный человек, которого я никогда не смогу спросить.

Именно она предсказала, что мне будет нравиться Джон.

Женевьева ночевала у меня дома большинство ночей в то лето. Элли было разрешено оставаться с ночевкой только в особых случаях, так что обычно были только мы вдвоем. Мы обсуждали то, что происходило с ребятами за день, каждую деталь.

– Это будет наша команда, – сказала она мне однажды ночью, ее губы еле шевелились. Мы делали корейские маски для лица, которые прислала моя бабушка, те, что похожи на лыжные маски, с каплей «экстракта» и витаминами и веществами типа спа. – Вот какими будут старшие классы. Буду я и Питер, ты и Макларен, Крисси и Элли могут поделить Тревора. Мы все будем влиятельными парами.  

– Но мы с Джоном не нравимся друг другу в этом смысле, – запротестовала я, стиснув зубы, чтобы удержать маску от сдвига.

– Понравитесь, – ответила она. Она сказала это так, как будто это был предопределенный факт, и я ей поверила. Я всегда ей верила.

Но ничего из этого не исполнилось, кроме части про Джен и Питера.

31

Мы с Лукасом сидим в коридоре, скрестив ноги и поедая одну порцию клубнично-песочного мороженого на двоих.

– Придерживайся своей стороны, – напоминает он мне, когда я опускаю голову еще за одним кусочком.

– Эй, это же я купила его! – напоминаю ему я. – Лукас… как ты думаешь, писать кому-то письма считается обманом? Я спрашиваю не для себя, для подруги.

– Нет, – отвечает Лукас. Он вскидывает обе брови. – Постой, эти письма сексуального характера?

– Нет!

– Они наподобие того письма, что ты написала мне? 

Я издаю короткое маленькое «нет». Он бросает на меня взгляд, показывающий, что вовсе не купился на мои слова.

– Тогда все в порядке. Формально, ты чиста. Так кому ты пишешь?

Я колеблюсь.

– Помнишь Джона Амброуза Макларена?

Он закатывает глаза.

– Конечно, я помню Джона Амброуза Макларена. Я по уши втрескался в него в седьмом классе.

– А я была влюблена в него в восьмом!

– Конечно, была. Мы все были. В средних классах тебе нравился либо Джон, либо Питер. Это были два основных варианта. Как Бетти и Вероника. Безусловно, Джон – Бетти, а Питер – Вероника. – Он замолкает. – Помнишь, как раньше у него было невероятно милое заикание?

– Да! Я даже была немного огорчена, когда оно исчезло. Оно было таким очаровательным. Таким мальчишеским. А ты помнишь, что его волосы были цвета нежно-сливочного масла? То есть, я думаю, что свеже-взбитое масло выглядит именно так.

– Я считал, что они больше были лунного пшенично-желтого оттенка, но да. Итак, каким он стал?

– Не знаю… Странно, поскольку я помню его таким со средних классов, и это просто моя память о нем, но вот какой он сейчас…

– У вас, ребят когда-нибудь в прошлом были отношения?

– О, нет! Никогда.

– Наверное, вот почему сейчас он возбуждает твое любопытство.

– Я не говорила, что мне любопытно.

Лукас бросает на меня взгляд.

– Ты, в сущности, так и сказала. Я не виню тебя. Мне бы тоже было любопытно.

– Просто интересно об этом думать.

– Тебе повезло, – говорит он.

– Повезло в чем?

– Повезло в том, что у тебя есть… выбор. Я имею в виду, что, как бы, официально обо мне никто не знает, но если бы даже я открылся, то в нашей школе есть, вроде как, всего два парня-гея. Марк Уайнберг, с лицом-пиццей, и Леон Батлер. – Лукас передергивается.

– А что не так с Леоном?

– Не издевайся надо мной, задавая такие вопросы. Мне просто хочется, чтобы наша школа была больше. Здесь для меня никого нет. – Он уныло глядит в пространство. Иногда я смотрю на Лукаса и на секундочку забываю, что он гей, и мне хочется заново его любить.

Я касаюсь его руки.

– Однажды, очень скоро, ты выйдешь в мир, и у тебя будет такой большой выбор, что ты не будешь знать, что с ним делать. Все будут влюбляться в тебя, потому что ты такой красивый и безумно очаровательный, и ты будешь вспоминать школу, как крошечный барьер.  

Лукас  улыбается, и его уныние растворяется.

– Тем не менее, я не забуду тебя.

32

– Пирсы, наконец-то, продали свой дом, – сообщает папа, подкладывая еще салата из шпината на тарелку Китти. – Через месяц у нас будут новые соседи.

Китти оживляется.

– А у них есть дети?

– Донни говорит, что они на пенсии.

Китти издает рвотный звук.

– Старики. Скучно! По крайней мере, у них есть внуки?

– Он не сказал, но я так не думаю. Они, вероятно, снесут тот старый домик на дереве.

Я прекращаю жевать.

– Они собираются снести наш домик на дереве?

Папа кивает.