Падающие тени

Находиться наедине со всплывшей невесть откуда фотографией было неуютно. Я прислушивался к шелестящим шагам на лестнице и скрипам входной двери внизу в надежде, что в этот раз это точно будет Бенни. Полутемная квартира давила; сжимала в кольцо обрывочных воспоминаний, догадок, вспышек… но я застыл в замешательстве первого осознания, что запечатлено на фото… И не мог сдвинуться с дивана. Не мог включить свет. Тени мелькали под потолком в судорожной пляске, сплетаясь и издавая ликующие рыки.

Кажется, я провалился в вязкую дрему, не выпуская фотокарточку из рук, и вынырнул из неё под нетерпеливо громкий звонок телефона. Звонил Рихи. Я замешкался на секунду, глядя на его старое фото на экране при звонке, и тут же схватил трубку:

– Да!

– Вин? Послушай, Вин, – в трубки слышались посторонние шумы и хихикающие голоса: должно быть, Рихи на вечеринке и вышел покурить. – Есть на завтра местечко на ЦДФ20, – послышалось шипение: Рихи делал затяжку. – Томас слёг с гриппом.

Я поморщился. Снова Томас. Томас, Томас. Выходит, теперь я подбираю за ним объедки? Я уже набрал полную грудь воздуха, чтобы отрезать все пути к ZDF категоричным «Нет», как Рихи мягко произнёс:

– Не отказывайся, пожалуйста. Скажи им, что у тебя готов черновой вариант альбома. И что он очень личный, поэтому так долго пишется. Пожалуйста.

Я сжал фото немного сильнее, чем следовало – на карточке остался след.

– Во сколько?

– В двенадцать. Не забудь только. И оденься поприличнее. Я тебе ещё позвоню.

Рихи отключился, а я продолжал неподвижно сидеть на диване, в одной руке сжимая фото, а в другой – телефон. Часы показывали 22:37. Снова раздался звонок. Должно быть, Рихи решил напомнить мне, что носки тоже должны быть парные. Не глядя на экран, я пробурчал в трубку:

– Ну что ещё?

В ответ послышалось ослепительно холодное и обиженное:

– Ну и где ты был?

Грета.

…С Гретой мы снова встретились два года назад, в аэропорту. Она заметила меня первой и ринулась ко мне под дробный перестук каблуков. Я и опомниться не успел, как Грета уже обнимала меня, трясла за плечи и накручивала на палец мои вихры. Я был в полнейшем замешательстве. В последний раз мы встречались на похоронах Феликса. Так уж вышло, что со многими школьными приятелями я в последний раз виделся именно там. Чем дальше мы шли сквозь тернии к звёздам – к исполнению своих юношеских мечтаний – тем быстрее «отваливались» эти приятели.

Когда ты сворачиваешь с укатанной для тебя общественным мнением колеи, общество удаляет тебя, работает как антитела против вирусной инфекции, и в конце концов ты находишь себя за бортом «общественного» тела. Ровно до того момента, пока не проторишь собственную железобетонную колею. Тогда общество решает, что никакая ты не вирусная инфекция. Чистый витамин. И дает добро на поглощение тебя в больших количествах.

Грета потерялась где-то на пути к нашей общей колее. Вернее, она так некрепко держалась за нас, что ее сдуло порывистым встречным ветром.

После встречи в аэропорту мы несколько раз виделись в кафе, потом в кино, а потом – и тогда это показалось очень естественным – оказались у меня в спальне. Прошлое мы старались не вспоминать, хотя нет-нет да и вылетало «А помнишь?», «Да точно, как тогда!».

Встреча с Гретой и завязавшиеся с ней отношения были мостиком в безоблачное детство, ещё не обезображенное человеческим эгоизмом, болью и пороками. Стоять на этом мосту – как находиться между прошлым и настоящим, между небом и землей: в ушах свистит, сердце трепыхается, ни жив ни мёртв.

– Что? – вынырнул я из мыслей.

– Я говорю, где пропадал весь день?

Я представил, как после этой фразы поджались её хорошенькие пухлые губки, а морщинка меж бровей глубже врезалась в нежную кожу.

– С Рихи. И ребятами. Дома. Нигде.

– И только?

Я задергал ногой, будто Грета была мелкой сварливой псинкой, вцепившейся в калошу. Она хотела знать все, но рассказать о фотографии я не мог. Это принадлежало только мне.

Только мне принадлежали все эти тени, подсвеченные красными всполохами пульсирующих висков.

Только моими были эти жидкие сны, в которые стекаешь, прислонившись к автобусному окну.

Только я помнил липкие похмельные рассветы в чужих квартирах, где по утрам в сортирах встречаешь чужих отцов, отливающих мимо унитаза.

Какое-то время мы молча дышали в трубки. Затем Грета сказала:

– Знаешь, я спрашиваю не потому, что стерва и хочу подловить тебя на лжи. Я просто хочу понять, где ты витаешь. Рихи звонил мне на прошлой неделе, – вздохнула она. – Он беспокоится. Мы все беспокоимся.

Вдалеке прозвучала сирена. Бенни ещё не вернулся?

– Ну-у… Нет причин для беспокойства. Серьезно. Завтра интервью на ЦДФ. Все путём.

Я почесал лоб, снова подёргал ногой. Хотелось закончить разговор прямо здесь, пока он не изошёл на многозначительные вздохи и чувство густой обессиленности. Грета и правда вздохнула, но разговор всё же закончила.