Падающие звезды

   Шипидин пробродил по Петербургу до поздняго вечера. Он заходил в склад сельско-хозяйственных машин, чтобы просмотреть новый плужок, усердно рекламированный в газетах, потом был в редакции одной газеты, куда посылал иногда корреспонденции, потом очутился на Песках, где жил один из "наших". Это был интеллигентный человек без определенных занятий, ютившийся в грязном надворном флигеле с громадной семьей.   -- Иван Петрович дома?   -- А куды ему деться...-- грубо ответила грязная кухарка.   Иван Петрович, испитой сгорбленный господин, с тревожно бегавшими безцветными глазками, был типичным представителем интеллигентнаго столичнаго пролетариата. Он всю жизнь чего-то ждал, на что-то надеялся и смотрел на свое настоящее, как на переходное состояние. Главное, нужно было выдержать характер, не поддаться fortuna adversa и т. д. Встретил он гостя с неподдельной радостью и сейчас же послал кухарку за пивом.   -- Следовательно, я не пью...-- заявил Шипидин.   -- У тебя вечныя фантазии!.. По крайней мере, не мешай мне порадоваться за тебя. Мне доктор прописал пить пиво, в умеренном количестве, конечно...   Квартира была грязная, обстановки никакой, изо всех дверей выглядывали грязныя детския рожицы, из кухни воняло жареным луком и еще какой-то дрянью. Хозяин пил пиво и все время говорил только о себе, о своих планах, причем кого-то бранил и обещался отомстить. Между прочим, досталось и генералишке Петрову, и доктору Шипидину, и Бургардту. Шипидин терпеливо его слушал, выжидая удобный момент, чтобы уйти поскорее.   Шипидин вздохнул свободнее, когда вышел из этого мертваго дома. Да, есть люди, которым нужно воспретить законом иметь семьи, как это ни жестоко. Он с тоской думал о чумазых детских личиках и о собственном эгоизме. Вот он взял и ушел, потому что ему было неприятно смотреть на эту западню, а Иван Петрович остался и будет пить свое пиво, пока его не сест чахотка или не разобьет паралич. Если бы взять этих несчастных детей и воспитать их в деревне, на свежем воздухе... Ему опять пришли на память отрывистыя слова мудраго чиновника относительно его собственных детей.   -- Следовательно, капитал образования и культуры, -- приторял он, покачивая головой.   Следующие визиты к "нашим" были удачнее. Люди как люди, хотя и пропитавшиеся столичным ядом. Один учитель гимназии мечтал даже о своей земле.   -- У нас почти все мечтают о земле, -- обяснял он.-- Конечно, не о подвиге, а просто о земле. Не нужно крайностей, а нужен простой нормальный человек. Прежде всего, необходимо, чтобы дети видели для сравнения деревню и деревенскую жизнь.   -- Следовательно, вроде нагляднаго урока или чтения обяснительнаго?   -- Называй, как хочешь... Ты думаешь, что мы не понимаем, что ростим из наших детей каких-то квартирантов, у которых все детския впечатления и воспоминания будут применяемы к тем квартирам, где они жили, и у самых счастливых к какому нибудь дачному месту. Нет, братику, отлично понимаем... А вот мы им покажем настоящую деревню, пусть смотрят и учатся...   -- Но не живут?   -- А это уж они сами... да. Теперь у нас по части фантазий весьма тихо. Копим деньги и присовокупляем... Глядишь, годиков через десять-пятнадцать именьишко и выросло. Ребята будут на свежем воздухе целое лето проводить, а я буду капусту да редьку садить...   -- Приятное с полезным, значит?   -- Это, положим, не идеал и даже очень не идеал, но приходится довольствоваться возможным. Ведь и ты, в сущности, ведешь только фермерское хозяйство, значит, остановился на полдороге. А ты запишись в настоящие мужики, войди членом в настоящую мужицкую общину, вози станового и исправника, отбывай повинность какого нибудь старосты -- вот это будет последовательно.   -- Ты говоришь так потому, что не знаешь совсем деревни, где и фермерское хозяйство тоже нужно. Именно, фермерское, а не помещичье или арендаторское.,   -- Ведь и наша деятельность тоже нужна, голубчик. Мы тоже не сидим, сложа руки... У нас и ремесленныя школы, и школьныя летния колонии, и приюты, и санатории.   -- Одним словом, чудеса в решете.   Учитель обиделся и замолчал. Шипидин тоже был задет за живое его замечанием о поступлении в настоящие мужики и постарался выяснить разницу, которая принцпииально разделяет его хозяйство от их дачных утех.   -- Для меня мое хозяйство -- все, в моей работе есть нравственный смысл. Уметь своими руками заработать свой кусок хлеба -- великая вещь и заработать настоящим трудом, а не жалованием, разными дипломными синекурами и культурными привилегиями. Если я ем кусок хлеба, то я знаю, что я действительно его заработал тяжелым трудом. Затем, что мое хозяйство имеет такое же значение, как и крестьянское -- доказательство на-лицо. Нынче в нашей Тамбовской губернии урожай, а в результате страшное падение цен на хлеб. В помещичьих хозяйствах получается такая комбинация: если убрать хлеб и продать его, то получится чистаго убытка около четырнадцати рублей, считая арендную стоимость десятины в двадцать рублей. Положение глупое: урожай плохой -- цены хорошия и продавать нечего, а урожай хороший -- убыток землевладельцу, который работает чужими руками. За то мужик радуется и мужицкий труд поднимается в цене. Я тоже радуюсь, потому что урожай для меня обезпечение на целый год, а работаю сам с своей семьей -- следовательно, повышение цены на рабочия руки меня не касается. Кажется, ясно?   Друзья разстались чуть не врагами, обвиняя друг друга в непонимании. Шипидин не был в Петербург лет пять и был особенно огорчен: и он не понимал, и его не понимали, а в результате из "наших" получались чужие люди. Да, это были настоящие обломки разбитаго корабля...   Было уже часов десять вечера, когда Шипидин опять очутился на петербургской улице, пыльной и еще не остывшей от дневного зноя. Духота висела в воздухе. Рабочая суета на улицах прекратилась, сменившись обычной вечерней сутолокой. Летели на острова экипажи, по тротуарам торопливо шли на свой промысел жертвы общественнаго темперамента, какие-то подозрительные молодые люди в котелках и просто люди, желавшие как нибудь убить свое ненужное время. Миллионное чудовище засыпало тревожным и тяжелым сном, придавленное болезненным кошмаром.   -- И люди могут здесь жить?-- думал Шипидин, шагая по широкой панели Невскаго.-- Им не страшно за каждый новый день? Ведь могут уехать на лето куда нибудь на дачу только избранники, а остальные заперты здесь навсегда.   И если подумать, что вся эта живая сила в разное время вытянута из провинции и похоронена здесь навсегда -- получалось ужасное впечатление. В молодости и он провел не одно лето в Петербурге, но тогда все скрашивалось молодым настроением, работой и надеждами. Ему даже нравился Петербург летом, благодаря красавице Неве и взморью. Да, он помнил свои белыя ночи, когда был по своему счастлив...   Мучительное чувство одиночества охватило Шипидина, и он даже закрыл глаза, мысленно уносясь в свою деревню, где сейчас так было хорошо. Он даже хотел вернуться в свои меблированныя комнаты, но хотелось взглянуть на Неву ночью, когда он особенно ее любил. Ноги машинально двигались вперед, и Шипидин уже чувствовал веявшую со стороны реки прохладу.   -- Да, чужой, совсем чужой...-- повторял он.   На Николаевском мосту он опять остановился, не зная, идти ему к Бургардту или нет. Нева плыла, точно подернутая матовым серебром, на мачтах судов яркими звездочками теплились разноцветные фонарики, такия же звездочки бежали по воде, отражавшей в себе параллельныя линии береговых фонарей. Где-то тихо плескалась сонная вода, где-то резко прорезывал воздух пароходный свисток, где-то слышалось неприятное дребезжание извозчичьей пролетки...-- Да, капитал образования и культуры, -- еще раз повторил про себя Шипидин, делая поворот на Васильевский остров.   Ему вдруг захотелось быть в обществе и видеть незнакомых людей, тем более, что у Бургардта соберутся разные художники и артисты, а к искусству у Шипидина сохранялась какая-то неопределенная и мучительная тяга -- последний остаток его культурных привычек.