Падающие звезды

   Принятое лекарство подействовало очень быстро. Бургардт выпрямился и встряхнул головой, как человек, проснувшийся от тяжелаго сна. В следующий момент он удивился, что сидит на балконе tête-à-tête с Мариной Игнатьевной, и проговорил:   -- Хорошо...   Ответа не последовало. Марина Игнатьевна облокотилась на барьер и смотрела на Неву. Она любила большую воду, которая нагоняла на нее какую-то сладкую тоску. И теперь она легонько вздохнула, поддаваясь этому смутному, уносившему в неведомую даль чувству. А как была сейчас хороша эта красавица Нева, разстилавшаяся живой блестящей тканью. Где-то в густой зелени противоположнаго берега мелькали, точно светляки в траве, огоньки дач, и такие же светляки быстро неслись по реке. Налево Нева была перехвачена громадным деревянным мостом, точно деревянным кружевом. И мост, и береговая зелень, и огоньки дач -- все это отражалось в воде, которая блестела и переливалась искрившейся чешуей, точно она была насыщена белесоватой мглой белой петербургской ночи.   -- Ей Богу, хорошо...-- проговорил Бургардт.   -- Ничего нет хорошаго...-- лениво ответила она, желая поспорить.-- Я вообще не люблю этих безлунных белых ночей. Есть что-то такое больничное в освещении... Да, именно такой свет бывает в больницах, где окна с матовыми стеклами.   -- Сантиментальное сравнение...   -- Что же худого в сантиментальности?   -- Договаривайте: лучше, чем реализм... пьяный...   -- Не спорю...   Она печально улыбнулась и замолчала. Он посмотрел на нее, и ему вдруг сделалось жаль вот эту самую Марину Игнатьевну, охваченную раздумьем своей собственной безлунной ночи. А, ведь, она красива и даже очень красива, красива по настоящему, красива настоящей породистой красотой. Один рост чего стоит. А лицо, тонкое и выразительное, с затаенной лаской в каждом движении, с безукоризненным профилем дорогой камеи, с живой рамой слегка вившихся, как шелк, мягких русых волос, с маленьким ртом -- это была красавица, напоминавшая монету из драгоценнаго металла высокой пробы. Рядом с ней Бургардт чувствовал себя мужиком. Да, настоящим русским мужиком, к которому по странной иронии судьбы была приклеена немецкая фамилия. У него и рост, и коренастый склад всей фигуры, и широкое лицо с окладистой бородой, и мягкий нос картошкой, и широкий рот, складывавшийся в продававшую всего человека добрую славянскую улыбку -- все было русское, мужицкое.   Она точно почувствовала его добрыя мысли, улыбнулась, придвинулась к нему совсем близко, так что ея голова касалась его плеча, и заговорила:   -- Егорушка, вам хорошо сейчас?.. Река... огоньки... кто-то живет вон на тех дачах... да?.. Может быть, кто-нибудь кого-нибудь сейчас ждет, кто-нибудь страдает, кто-нибудь радуется, кто-нибудь любит, тихо и безответно, как безответна вот эта немая белая ночь... У каждаго и свое горе, и своя радость, и каждый уверен, что мир создан только для него. А я хотела-бы сидеть вот так долго-долго... Пусть идут минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы, а я чувствовала бы себя спокойно-спокойно, как загипнотизированная...   Ея тонкие пальцы перебирали его спутанные волосы. Ему хотелось сказать ей что-нибудь такое ласковое, доброе, хорошее, что ответило-бы ея сантиментальному настроению.   -- Марина, милая, если-бы вы знали...   Она быстро закрыла его рот своей рукой и строго проговорила:   -- Егорушка, я не принимаю милостыни... Можно, ведь, и без этого. Я знаю, что вы меня не любите, и не огорчаюсь... А знаете, почему? Очень просто: вы не можете любить... у меня не может быть счастливой соперницы...   -- Это почему?   -- Опять просто: вы состарелись, Егорушка, состарелись душой... Вас слишком баловали женщины, и вам не чем сейчас любить.   Бургардт засмеялся. Марина умела быть умной как-то совсем по своему и притом совершенно неожиданно. Впрочем, такое умное настроение так-же быстро и соскакивало с нея, как это было и сейчас. Марина Игнатьевна вздохнула и проговорила:   -- А ваша Шура имеет успех...   -- Почему она моя, Марина?   -- Я не точно выразилась: ваша натурщица, Егорушка. Конечно, это успех новинки... Красавин лишен способности увлекаться, как и вы, и ему нужно что-нибудь экстравагантное, острое, а у Шуры ему больше всего нравится детское выражение ея глупаго личика.   -- Да, Америка была открыта до нея...   -- И знаете, Егорушка, мне почему-то жаль ее, вот эту глупенькую поденку, как Саханов называет окружающих Красавина женщин. И вы виноваты, что толкнули на эту дорогу...   -- Я?! Вся моя вина в том, что Красавин видел еи у меня в мастерской. Я больше ничего не знаю... Впрочем, как мне кажется, наши сожаления немного запоздали...   -- Да, я видела, как давеча она приехала в коляске Красавина... Вот в такой коляске ея погибель. Привязанности Красавина меняются с 

такой-же быстротой, как и начинаются. Ах, как давеча Ольга Спиридоновна ела глазами эту несчастную Шуру... Решительно не понимаю таких женщин. Не знаю, было у нея что-нибудь с Красавиным или нет, но она так старается понравиться ему, а это губит женщину.   -- У Ольги Спиридоновны своя психология, Марина, и, как кажется, она не может пожаловаться на судьбу.   -- Да, но вопрос в том, чего требовать от судьбы?..   -- Не больше того, что может быть исполнено.   -- Виновата, я, кажется, коснулась вашего больного места, Егорушка: вы ухаживали за Ольгой Спиридоновной...   -- Да?..   -- А сейчас?   -- Сейчас мое место старается занять Саханов, но, повидимому, без особеннаго успеха.   -- Вот кого я ненавижу ото всей души!-- подхватила Maрина Игнатьевна с особенным оживлением.-- Ненавижу и в то-же время боюсь... Мне кажется, что нет на свете хуже человека, как этот Саханов... Ведь это он совращаеть эту несчастную Шуру. Вы-бы послушали, что он ей говорит иногда...   -- И я его тоже не люблю...   -- Почему-же Саханов считается одним из самых, близких ваших друзей, Егорушка?   -- Моим другом он никогда не был, но он умный человек... Да, очень умный человек, а ум -- неотразимая сила, как и красота. Так мы сегодня едем?   -- Да... какая-то прогулка по взморью, потом на тони... Одним словом, целый ряд совершенно ненужных глупостей. Ах, как мне все это надоело, Егорушка!   -- Чего-же мы ждем? Кажется, уже пора...   -- Не знаю... Вероятно, готовится какой-нибудь неожиданный сюрприз. Я это подозреваю... Должно быть, Васяткин что-нибудь придумал. Он давеча о чем-то шепталася с Сахановым, а потом исчез. Ведь они из кожи лезут, чтобы выслужиться перед Красавиным. Гадко смотреть... Послушайте, нам пора вернуться, а то Ольга Спиридоновна воспользуется случаем наговорить по моему адресу Бог знает что. Она, вообще, преследует меня...   Бургардт настолько оправился, что вернулся в кабинет почти трезвым.   -- А где-же ваша сестра милосердия?-- спросила его Ольга Спиридоновна, сладко улыбаясь.   -- Какая сестра милосердия? Ах, да... Вы спрашиваете про Марину Игнатьевну -- она сейчас должна вернуться. Мы с ней гуляли в саду...   -- Прогулка молодых людей, подающих надежды?   -- Именно...   Появление Антипа Ильича Красавина в "Кружале" составляло целое событие, что чувствовалось последним татарченком. "Кружало" только весной возникло на пепелище прогоревшаго сада "На огонек". Все было реставрировано в том миѳическом стиле, в каком устраиваются все загородные кабаки, и весь вопрос сводился только на то, поедет-ли в "Кружало" настоящая публика, та публика, которая задает тон всему. Конечно, провертывались хорошие гости, как квасовар Парѳенов или меховой торговец Букин -- они оставляли в один вечер тысячи по три и заказывали шампанское прямо сотней бутылок. Но, во-первых, все это были гости случайные, а во-вторых -- они еще не давали имени новому кабаку. Вот Красавин другое дело. Хозяин "Кружала" готов был угощать его даром, чтобы потом иметь право сказать:   -- А у нас Антип Ильич весьма уважают венгерский хор...   В заколдованном кругу веселящагося "всего Петербурга" это было самое яркое имя, хотя Красавин столько-же принадлежал Москве, как и Петербургу. Он переезжал с места на место дорогим и желанным гостем. Хозяин "Кружала" бегал сейчас по корридору и, грозя услужающим татарам кулаком, повторял:   -- Вы у меня смотрите, зебры полосатыя...