Падение дома Ашеров. Страшные истории о тайнах и воображении

Меж тем как я сидел, поглощенный созерцанием этого прекрасного видения, внезапный шум в публике заставил красавицу обернуться так, что я увидел профиль ее лица. Красота его превзошла даже мои ожидания, и тем не менее в ней было нечто такое, что разочаровало меня, почему, я и сам бы не мог объяснить. Я сказал «разочаровало», но это выражение не совсем подходящее. Чувства мои в одно время успокоились и напряглись. Я испытывал не восторг, а спокойный энтузиазм или восторженное спокойствие. Быть может, это душевное состояние зависело от выражения лица, напоминавшего Мадонну, но не от одного этого. Было нечто – тайна, которой я не мог разъяснить, – особенность в выражении лица, которая слегка смущала меня и в то же время необычайно усиливала мой интерес. Словом, я находился в таком душевном состоянии, когда молодой и впечатлительный человек способен на самую экстравагантную выходку. Будь эта леди одна, я, без сомнения, явился бы к ней в ложу; но, к счастью, с ней было еще двое: джентльмен и дама поразительной красоты, по-видимому, моложе ее на несколько лет.

Я придумывал тысячи планов, каким способом познакомиться со старшей леди после театра, а теперь хоть рассмотреть получше ее красоту. Я бы подошел поближе к ней, но публики собралось столько, что нельзя было пробраться; а строгие законы хорошего тона запрещали употребление бинокля в подобных случаях, даже если бы у меня был бинокль. Но у меня его не было, и я приходил в отчаяние.

Наконец, я надумал обратиться к своему товарищу.

– Тальбот, – сказал я, – у вас есть бинокль? Дайте его мне.

– Бинокль? Нет, на что мне бинокль? – И он нетерпеливо повернулся к сцене.

– Послушайте, Тальбот, – продолжал я, – послушайте! Взгляните на ту ложу, подле сцены! Вон ту! Нет, ближе – видали вы когда-нибудь такую красавицу?

– Да, очень хороша, – сказал он.

– Желал бы я знать, кто это.

– Как, во имя всех ангелов, неужели вы не знаете? Не знаете, кто она? да вы притворяетесь? Ведь это знаменитая мадам Лаланд, героиня дня, первая красавица, о ней кричит весь город. Громадное состояние, вдова, лакомый кусочек, на днях приехала из Парижа.

– Вы знакомы с ней?

– Да… имею счастье.

– А меня познакомите?

– Отчего же… с величайшим удовольствием, когда?

– Завтра, в час, я зайду за вами к Б.

– Отлично; только теперь придержите ваш язык, если можете.

В этом последнем отношении мне пришлось волей-неволей послушаться его, так как он упорно оставался глухим ко всем дальнейшим расспросам и занимался исключительно тем, что происходило на сцене.

Между тем я не сводил глаз с госпожи Лаланд, и в конце концов мне посчастливилось-таки увидеть ее лицо в анфас. Оно отличалось изысканной красотой; в этом, впрочем, я был уверен заранее, и тем не менее что-то неуловимое по-прежнему смущало меня. Я решил, наконец, что это странное впечатление зависит от выражения важности, скорби или, вернее, усталости, которое, почти не убавляя свежести и юности, одухотворяло ее черты нежностью и величием серафима, и, разумеется, удесятеряло пыл моего восторженного и романтического сердца.

Всматриваясь в нее, я с трепетом глубокого волнения убедился по едва заметному движению леди, что она внезапно заметила мой пристальный взгляд. Но я, точно околдованный, все-таки не мог отвести от нее глаз. Она отвернулась, и я снова видел только дивный контур ее затылка. Спустя несколько минут, точно подстрекаемая любопытством узнать, все ли еще я смотрю на нее, она медленно повернула голову и снова встретила мой огненный взгляд. Ее огромные черные глаза мгновенно опустились, и густой румянец окрасил щеки. Но каково было мое изумление, когда, вместо того, чтобы отвернуться, она взяла лорнет, висевший на ее поясе, подняла его, приставила к глазам и в течение нескольких минут пристально рассматривала меня.

Если бы громовая стрела упала к моим ногам, я не был бы так поражен, только поражен, а отнюдь не оскорблен и не возмущен, хотя такой смелый поступок со стороны всякой другой женщины непременно оскорбил или возмутил бы меня. Но это было сделано с таким спокойствием – с такой nоnсhаlеnсе[111] – с таким хладнокровием, словом, с такими явными признаками хорошего воспитания, что я мог только удивляться и восхищаться.

Я заметил, что, обратив на меня лорнет, она, по-видимому, удовольствовалась первым взглядом и отвернулась было, но потом, точно пораженная какой-то внезапной мыслью, снова взглянула на меня и продолжала внимательно рассматривать в течение нескольких минут, минут пяти, по крайней мере.

Этот поступок, столь необычайный в американском театре, привлек общее внимание и возбудил неопределенное движение или жужжание среди публики, которое смутило меня на минуту, но, по-видимому, не произвело никакого впечатления на госпожу Лаланд.