Падение дома Ашеров. Страшные истории о тайнах и воображении

Небольшая долина, на которую я, таким образом, смотрел с высоты, из-под свода, сплетенного туманом, не могла простираться более, чем она четыреста ярдов в длину; ширина ее менялась от пятидесяти до полутораста, или, быть может, до двухсот ярдов. Уже всего она была на своем северном краю, как бы открываясь к югу, но без особенно точной правильности. Самая широкая часть ее была в восьмидесяти ярдах от южного края. Возвышенности, окружавшие долину, за исключением тех, что были на севере, строго говоря, не могли называться горами. Здесь обрывистый слой гранита поднимался до высоты в девяносто футов; и, как я упомянул, долина в этом месте была не более пятидесяти футов в длину; но, по мере того как наблюдатель следовал от этого утеса к югу, он видел, направо и налево, скаты, менее высокие, менее обрывистые, и менее скалистые. Словом, все уклонялось и умягчалось по направлению к югу; и, тем не менее, вся долина была опоясана возвышенностями, более или менее значительными, за исключением двух пунктов. Об одном из них я уже говорил. Он находился довольно далеко на северо-западе, и был там, где солнце, завершая свой путь, как я это описал, зашло в горный полукруг, проходя через четко иссеченную природную расщелину в гранитной массе; эта трещина, насколько глаз мог ее проследить, в самом широком месте простиралась на десять ярдов. Как некое природное шоссе, она, по-видимому, вела все выше, выше, в уединения неисследованных гор и лесов. Другой открытый пункт был прямо на южном конце долины, здесь, вообще, скаты представляли из себя ничто иное, как легкие уклоны, простирающиеся от востока к западу приблизительно на полтораста ярдов. В середине этого пространства было некоторое понижение почвы, в уровень с дном долины. Что касается растительности, также как и всего другого, сцена умягчалась и уклонялась

к югу. К северу, на скалистом обрыве, в нескольких шагах от края пропасти, высились пышные стволы многочисленных орешников, черных ореховых деревьев, и каштанов, там и сям перемешанных с дубом; развесистые боковые ветви черных ореховых деревьев простирались далеко над краем утеса. Следуя по направлению к западу, наблюдатель видел сначала тот же самый разряд деревьев, только они были все менее и менее высокими, и во вкусе Сальватора*; затем он замечал нечто более нежное – вяз, за ним сассафрас*, и локустовое дерево* – за этими опять нечто более мягкое – липу, катальпу* и клен – и за этими опять еще более изящные и еще более скромные разновидности. Южный склон весь был покрыт лишь дикими кустарниками, и только там и сям виднелись серебристая ива или белый тополь. В глубине самой долины (не нужно забывать, что растительность, до сих пор упомянутая, была только на утесах или склонах холмов) виднелись три отдельные дерева. Одно – вяз больших размеров и изысканной формы; он стоял стражем над южным входом в долину. Другое – орешник гораздо более развесистый, чем вяз, и вообще дерево гораздо более изящное, хотя оба были красоты необыкновенной; он, по-видимому, охранял северо-западный вход, вырастая из группы каменных глыб, в самой пасти лощины, и устремляя всю свою грациозную форму, под углом градусов в сорок пять, далеко в солнечный свет горного полукруга. Но на восток от этого дерева, приблизительно в тридцати ярдах, высилась истинная гордость долины, и это было, вне всякого сомнения, самое пышное дерево, какое я когда-либо видел, за исключением разве кипарисов Итчиатукани*. Это было троествольное тюльпановое дерево –

Liriodendron tulipiferum

– из разряда магнолий. Три его ствола отделялись от основного футах в трех от почвы и, расходясь мало-помалу, с большой постепенностью, отделялись не более, чем на четыре фута в том месте, где самый широкий ствол раскидывал водопад листвы: это было на высоте приблизительно в восемьдесят футов. Вся высота главного ствола простиралась на сто двадцать футов. По красоте формы или по яркому блеску зелени ничто не может превзойти листов тюльпанового дерева. В данном случае их ширина простиралась на целых восемь дюймов; но их сияние совершенно затемнялось роскошным блеском пышных цветков. Вообразите, в тесном соединении, миллион самых широких и самых блистательных тюльпанов! Только таким путем читатель может составить какое-нибудь представление о картине, которую я хочу нарисовать. И затем, вообразите стройное изящество чистых, подобных колоннам и усеянных нежными крупинками, стволов, причем в самом большом – четыре фута в диаметре, на расстоянии двадцати футов от земли. Бесчисленные цветы его, смешиваясь с цветками других деревьев, вряд ли менее красивых, хотя бесконечно менее величественных, наполняли долину благовониями, более чем аравийскими.

Весь нижний фон горного полукруга составляла трава, отличавшаяся тем же характером, как и трава, которую я увидел на дороге; быть может, только более нежная, более густая, бархатистая, и чудесно-зеленая. Трудно было понять, каким образом вся эта красота была достигнута.