Падение империи

Рустициана сделала невольное движение, на которое Цетегус отвечал с ледяным спокойствием:

— Впрочем, если тебе так неприятно воспользоваться орудием, посылаемым милостивой судьбой, то… оставим это дело… Я готов освободить тебя от твоей клятвы и вернуться к своим книгам. В сущности, мне дела нет до политики. Меня готы не оскорбляли, и я не имею особенной причины ненавидеть наследников Теодорика и готовить им гибель. Ты сама пришла ко мне, Рустициана, и вырвала меня из моего уединения, от любимых литературных занятий, умоляя именем нашей прошлой любви помочь тебе отомстить за смерть отца и мужа. Я был другом Боэция и согласился помогать тебе… Но если ты перестала мне верить и тяготишься добровольно обещанным повиновением, то скажи это прямо и откровенно, без женских виляний… Повторяю, я охотно брошу начатое дело и запрусь в своем кабинете, или уеду путешествовать в Индию. Это несравненно интересней, чем устраивать заговоры, ежеминутно рискуя головой для неблагодарных, платящих недоверием за помощь…

Рустициана задрожала.

— Нет, нет… — воскликнула она с внезапно прорвавшимися слезами. — Не покидай меня, Цетегус… Делай что хочешь, поступай как хочешь… Я остаюсь слепым орудием в твоей могучей руке…

Цетегус молча улыбнулся. «Так-то лучше», подумал он и громко произнес:

— Где Камилла?

— У себя в комнате. Я пойду предупредить ее.

— Не надо. Я предпочитаю застать ее не предупрежденной. Мне легче будет прочесть, что в ее сердце. Если она любит короля, то ее нельзя привлекать к делу.

Рустициана сверкнула глазами.

— Я знаю Камиллу… Дочь Боэция никогда не забудет того, что этот юноша — внук и наследник тирана, убившего ее отца и деда… Камилла — римлянка и не отдаст своего сердца варвару…

«Это еще как знать», думал Цетегус, медленно подходя к комнате Камиллы. «Этот варвар красив, смел и умен. Он достойный наследник Теодорика Великого. Женщине нелегко справиться со своим сердцем, а это дитя стало женщиной… Как незаметно и быстро летит время. Давно ли Камилла была ребенком, и вот выросла… Сейчас увидим, чего от нее можно ждать или… опасаться».

С радостью бросилась Камилла на шею человеку, которого с раннего детства привыкла уважать и любить, — лучшего друга своего отца и своей матери.

— Ты пришел освободить меня и положить конец этому невыносимому состоянию… Не правда ли? — дрожащим голосом спросила она, прижимаясь пылающим лицом к груди холодного честолюбца. — Ты знаешь, что случилось… Этот варвар осмеливается любить меня… Мало того, он очевидно осмеливается надеяться на взаимность дочери Боэция… Какой стыд, какой позор… не правда ли?.. Скажи, как избежать этого позора? Ты друг моего отца. Ты принес мне спасение, не правда ли?

— Я принес тебе месть, Камилла, — торжественно ответил Цетегус, пытливо вглядываясь в прелестное, взволнованное личико девушки.

При слове «месть» она быстро подняла голову. Лицо ее вспыхнуло, и гордая радость сверкнула в глубоких глазах…

— Месть… — медленно повторила она. — Ты обещаешь мне месть… Какую и кому?

— Месть варвару, оскорбившему тебя своей любовью, во-первых. Месть всему его народу, оскорбившему всех римлян, во-вторых… В твоих руках честь твоей родины. Ты можешь заплатить за порабощение Рима, за угнетение граждан, за убийство лучших сыновей родины… Повинуйся мне… Ты отомстишь за своего отца и деда.

— Я сделаю все, что ты прикажешь… Но, увы, что может сделать слабая девушка?

— В данном случае все, — твердо и уверенно ответил Цетегус. — Но для достижения нашей цели ты должна немедленно же ехать в Равенну и овладеть волей Аталариха настолько, чтобы он глядел на все твоими глазами и думал твоими мыслями… В этом единственный способ погубить короля готов…

— Погубить… Аталариха… — нерешительно повторила Камилла. Румянец постепенно сбегал с ее лица и болезненная складка сдвинула тонкие черные брови. — И я должна сделаться орудием его гибели? — чуть слышно прошептала она.

Пытливые глаза Цетегуса впились в побледневшее личико бедного ребенка. Холодно и сурово проговорил он:

— Прости меня, Камилла… Я не знал, что дочь Боэция любит короля готов.

Как укус ядовитой змеи, подействовали эти слова на Камиллу. Она вскрикнула от негодования. Презрительный тон Цетегуса ранил ее сердце не меньше, чем собственная гордыня. С пылающим лицом схватила она своего собеседника за руку.

— Ты с ума сошел, патриций… и ты оскорбляешь меня подобными подозрениями… Я дочь Боэция и внучка Симаха, и я римлянка… Я не могу любить варвара, наследника нашего поработителя, внука того, кто был палачом моего отца… Я презирала бы себя, если бы была способна на такую низость. Своей рукой вскрыла бы я вены, чтобы выпустить кровь, недостойную римлянки, если бы твое подозрение могло быть справедливым… Скажи мне, что надо сделать, чтобы погубить всех этих варваров и его первого… Я ненавижу этого короля, оскорбившего меня своей любовью…

Цетегус самодовольно усмехнулся.