Падение Левиафана

Там все будут незнакомые. Не знаю, смогу ли им доверять.

– Я тебя понимаю, – сказал Джим. – Но у нас военный корабль. Мы на войне. И, хоть ты и вытащила нас из огня, выставлять тебя щитом мне не по душе.

– Я хороший щит.

– Да, только я так больше не играю.

– Почему? – спросила она. – Знаю, вам было неприятно, но ведь сработало. И дальше будет работать, хоть иногда. Почему вы отказываетесь от того, что вас спасает?

Он удивился, с какой искренностью это было сказано.

– Щит принимает на себя удары, – объяснил Джим. – По щиту стреляют. Он для того и существует. И когда-нибудь кто-нибудь надумает вывести «Роси» из строя, всадив снаряд в дюзы. Или рискнет послать в нас снаряд-другой из рельсовой. Вопрос расчета. И да, с тобой меньше вероятность, что нас расстреляют. Но я не хочу, чтобы ты за меня погибла. Не согласен.

Она склонила голову к плечу, словно услышала незнакомый звук.

– Вам не все равно?

– Да, вроде как не все равно.

Если он ожидал вспышки чувств: благодарности, восхищения, хотя бы уважения к его моральному выбору, – не на ту напал. Она разглядывала его как редкий вид бабочки. Не то чтобы с презрением, но и не-презрением это не назовешь. Он видел, как ей в голову пришла новая мысль, и ждал, когда девочка соберется ее высказать.

– Если мне там не понравится, можно будет вернуться?

– Вероятно, нельзя, – сказал он и, помедлив, поправился: – Нельзя.

Грусть промелькнула на ее лице и пропала, но эта грусть была глубокой. Он начал лучше понимать, с какой потерей просит ее смириться.

– Мне надо подумать. Когда вам нужен ответ?

Наоми, сообщив ему известие, попросила сказать Терезе. Не добиться согласия, не поторговаться. Она выбрала глагол «сказать». А вышло вот что. Джим почесал себе шею.

– До начала семестра еще несколько недель. Я хотел отправить тебя пораньше, дать освоиться, но если мы пойдем с относительно жестким ускорением…

– Понимаю, – сказала она. – Я не буду слишком тянуть.

Он выплыл из каюты, толкнулся вдоль коридора. Услышал, как закрылась за ним дверь. Корабль молчал. Наоми ждала у себя. Ему предстояло признаться, что пятнадцатилетняя девчонка добилась от него права выбора: поступать в интернат или… надо полагать, остаться на корабле? Пойти против планов Наоми. Вроде бы он за это не в ответе, но все равно чувствовал, что не справился с поручением.

Проплывая мимо каюты Алекса, он услышал знакомый голос: «…но навещать нас станет труднее, а Рохи беременна, и тебе наверняка хотелось бы увидеть внука». Алекс с тех пор, как получил это письмо, стал часто улыбаться, но Джима одолевали другие чувства. Надо было бы радоваться за Алекса, и он считал, что неплохо изобразил радость. Похлопал пилота по плечу, рассказал анекдот про дедушку, рассмешив старого друга.

А на деле Джим поражался оптимизму Кита. «Поражался» здесь означало скорее «ужасался». Алекс часто заговаривал о внуке, прикидывал, родился уже или нет, какого будет роста, гадал, какое имя выберут Кит с женой, а Джиму виделось лишь еще одно тело в груде мертвецов, когда настанет конец. Еще один младенец перестанет дышать, когда неуловимый враг разрешит свою задачу. Еще одна смерть.

Наверное, это было неправильно. Сколько раз уже случался конец света: черная смерть, ядерная война, коллапс продовольственной системы. Перелет Эроса. У каждого поколения свой апокалипсис. Если бы люди всякий раз переставали влюбляться, рожать детей, радоваться, мечтать, до отказа проживать отпущенный им срок, человечество бы кончилось намного раньше.

Просто в этот раз все иначе. В этот раз им не выкарабкаться. Знал, понимал это только один человек – Амос. Только с Амосом он и мог поговорить.

Джим направился в сторону реактора и двигателя. В воздухе стоял сладковатый запах силиконовой смазки, и негромкое тявканье Ондатры направило Джима к машинному отделению. Псина плавала в воздухе, вертя хвостом, отчего и голова ее описывала крошечные круги. Губы Ондатра растянула в широкой собачьей ухмылке.

– Опять я без сосиски, – извинился Джим.

Собака тихо гавкнула в ответ.

– Не так ей и нужна сосиска, – заметил Амос. – Просто ты ей нравишься.

Джим, одной рукой придержав собаку, погладил ее другой.

– Знаешь, всегда считал, что не дело держать собаку на космическом корабле, а все-таки мне нравится, что она здесь. Больше, само собой, когда мы идем с ускорением…

Амос поднялся с рабочего места, не выпуская из рук маленький сварочный аппарат. Защитные очки он сдвинул на лоб. В зажимах торчал гидравлический клапан, цепочка ожогов на керамике отмечала места, где еще не остыли металлические заплатки.

– Да ей и самой неловко, когда мне приходится таскать ее в вакуумный гидрант.

– Куда-куда?

– Эвфемизм для собачьего туалета, – объяснил Амос. – Это не я придумал – нашел в сети.

– То есть в невесомости полно таких псин, – обратился к Ондатре Джим. – Не ты одна.

– И с атрофией они справляются лучше нашего, – продолжал Амос, стягивая с головы очки и переправляя их в ящик для инструментов. – Может, потому что сцепление с грунтом у них на четыре точки.