Падение Рима

   — Ману, ты привал меня в край, где творение природы чудеснее творений рук человеческих... Даже таких, как храм Соломонов, который я видала во сне.

   — Я рад этому, милая, — гордился мавр. — А вон там. — Ману показал рукой вниз, — простирается покрытая лугами равнина. Травы этой равнины служат кормом множеству диких животных.

На кочующие здесь стада антилоп-гну Джамна могла бы смотреть от восхода до заката, такое это красивое зрелище. Но смотреть было некогда, надо ехать вперёд и вперёд. «Слава богам, что лошади наши выносливы и здоровы», — повторял Ману.

Миновали цепочку озёр с водой, стекающей с вулканических склонов, и поэтому некоторые из этих озёр на многие мили окружены унылой пустынной растительностью и никаких рыб, кроме крохотной тилапии, в них не водится. А тилапиям вулканическая соль не страшна, они снуют даже вблизи гейзеров, где вода настолько горячая, что до неё нельзя дотронуться рукой.

Джамна видела, как перелетают с озера на озеро изящные розовые фламинго. Иногда они собираются гигантскими стаями, и тогда от них вода озёр приобретает розовый цвет...

Но зато сколько всякой живности водится в пресных горных озёрах, обрамленных кустами жёлтой акации. В кристально чистой воде живёт самая разная рыба, нежится множество бегемотов. А на мелководье буйно разрастаются водоросли и папирус"— жилище для многих птиц.

В сухих, безводных местах обитают зебры, сернобыки и страусы. По лугам бродят жирафы, носороги и слоны, грациозно, большими прыжками скачут антилопы. На открытых равнинах охотятся пятнистые кошки — леопарды и гепарды, а когда стемнеет, нередко слышишь рык царя зверей — льва.

В горах же живут гориллы, а внизу — в самой впадине — по холмистым низинам бродят в поисках насекомых, семян и скорпионов полчища бабуинов. Высоко в небе, расправив крылья невиданного размера, в восходящих потоках тёплого воздуха парят орлы и грифы.

В зарослях колючего кустарника перелетают с ветки на ветку птицы турако, бородастики, птицы-носороги и попугаи. Здесь можно встретить самых разных ящериц всех размеров и цветов, которые снуют с такой скоростью, словно за ними кто-то гонится.

Джамне кажется, что жизнь на этих равнинах и горах течёт как бы вне времени, основательно и спокойно, а само время измеряется лишь восходом и заходом солнца. «Может быть, это и есть Эдем, рай божественный...» — думает девушка, и ни капельки не жалеет, что покинула тот мир, который совсем не похож на этот, где встреченные ими люди тоже основательны и спокойны, с размашистой и вместе с тем горделивой походкой, и где богатство человека измеряется не золотом, а количеством верблюдов, коз, коров и овец да числом детей в семье...

Как-то Ману и Джамна подошли к одному дому, чтобы пополнить съестные припасы, и девушка вновь подивилась простоте и оригинальности его постройки... Из согнутых и связанных вместе веток деревьев был сделан каркас в форме купола. Снаружи каркас укрыт переплетённой травой и кожами животных. В доме сооружён очаг для приготовления пищи, а спальней служила пушистая шкура... В таких жилищах комаров и мух, как правило, не бывает.

Ещё один перевал, и Many сказал:

   — Там, внизу, моё селение.

И как только они спустились, кто-то, узнав Ману, закричал:

   — Великий воин Ману вернулся! Наш вождь Ману! Наш царь!

Забили барабаны, затрещали трещотки. Джамна невольно улыбнулась: «Я — свободна... И я теперь — царица!»

V

Пульхерия по совету Хрисанфия принимает решение в деле с Павлином и Евдокией не щадить чувств императора: она передаёт ему перстень, даже не сняв его с отрубленного пальца... При виде знакомого перстня и безжизненно сморщенного пальца у василевса мелко-мелко задрожали губы, как у обидчивого мальчика; лицо покрылось красными пятнами — признак сильного волнения...

Сестра с ехидной усмешкой наблюдала за Феодосием, даже не стараясь скрыть своего злорадства. И было от чего — годы, проведённые на загородной вилле, словно в заточении и в удалении от государственных дел, которым она посвятила всю себя без остатка, очерствили её сердце и притупили её некогда нежные чувства к брату. Но, слава Богу, она понимала, что в происшедшем с нею Феодосий виноват настолько, сколько виновато человеческое существо в возникновении, скажем, бури на суше или сильных отливов и приливов на морском берегу...

Она кляла Афинаиду-Евдокию и тех, кто состоял в тесном окружении императрицы, в таком тесном, что побудило её к измене мужу. Чуткое сердце женщины говорило Пульхерии обратное, но злоба всё перевешивала. И Пульхерия знала, что душа её не успокоится, пока она не изведёт всех врагов своих, в том числе и покаявшегося Хрисанфия... А её враги — это друзья Евдокии...