Падение с яблони

Туман в его глазах рассеялся. И у меня в голове просветлело.

Я вырвал из тетради двойной лист и принялся творить мужской портрет, какой навеивало мое настроение. Сначала, конечно, хотел нарисовать голую бабу. Но присутствие Кузьминичны дурно влияло на вдохновение. И я нарисовал страшную небритую харю, такую, которой можно пугать детей.

Дешевый балдел. Затем мы составили текст:

«Граждане! Не проходите мимо. Перед вами маньяк, садист, убийца, на счету которого десятки жертв. И сотни изнасилованных женщин (подсказка Дешевого). Он среди нас. Будьте бдительны. При всяком подозрении просим обращаться или звонить в милицию».

После чего Дешевый немного подумал и добавил:

«Награда за сообщение – 37 рублей».

– Почему тридцать семь? – спросил я.

– А мне столько надо, чтобы заказать расклешенные брюки, – ответил он.

И сам заржал от своей остроты. Он вообще парень с юмором, этот Дешевенко.

В перерыве мы повесили свое произведение на доску объявлений. И стали наблюдать, как такие же бездельники скалят зубы.

Короче, сущий пустяк. Обычная шалость от скуки. Но каковы последствия!

Недолго довелось нам тешиться этой забавой. Проходивший мимо мастер сорвал листок и снес его в учительскую. И я был вызван туда немедленно. Будто под рисунком стояла моя подпись.

– Это твоя работа?! – заорал на меня Александр Петрович.

Я принялся отпираться. Но это было все равно что читать про себя молитву. Мой почерк был уже известен. Стенгазеты и санбюллетени, которые я так прилежно и бескорыстно оформлял для бурсы, вышли мне боком.

– Это ты! Больше некому, – заключил завуч Федор Петрович.

И посмотрел так, будто поймал меня за руку в своем кармане.

Я понял, что сопротивление бесполезно и наивно сказал:

– Ну я… А что здесь такого?

– Ага, признался! – почему-то завопил Александр Петрович.

И зашел мне за спину. И я бы не удивился, если бы он впился зубами мне в шею. Все, кто был в учительской, столпились передо мной. А я стал чувствовать себя беспомощным зверьком, попавшим в западню.

– Ты соображаешь, бестолочь, что может означать твое художество?! – начал завуч. – Это же пропаганда против Советской власти! Ты хочешь сказать, что среди нас живут такие люди? Ты это хочешь сказать?

– Ничего я не хочу сказать…

– Молчи! – рявкнул Александр Петрович.

– Да знаете ли вы, Соболевский, – вмешался учитель физики Брехлов, – что такие вот художники – горе-художники! – подрывают авторитет училища! Давай теперь распишем, разрисуем все стены разной гадостью! На что это будет похоже? На храм науки или на сортир?.. А? Что молчишь?

– На сортир, конечно, – сказал я.

– Молчи! – опять рявкнул Александр Петрович.

– Не-ет, уж пусть говорит! – просиял Брехлов. – А мы послушаем деятеля, который умышленно превращает советское учебное заведение в сортир!

Брехлов частенько подменял в работе завуча, когда тот заболевал или запивал, как упорно доносили слухи. И поэтому считал своей обязанностью совать нос во все дыры.

Я втянул голову в плечи и приготовился к глухой обороне.

– Отвечай, когда тебя спрашивают! – гаркнул мне в ухо Александр Петрович.

Убедившись, что все сказанное мной используется против меня, я упорно молчал. Молчал и косился на Брехлова. Он почему-то стал напоминать мне нарисованного мной маньяка. Такой же лысый, широкомордый, с вытаращенными глазами. Разница лишь в том, что Геннадий Васильевич всегда тщательно выбрит и при галстуке. Мой же красавец расхлестан, с недельной щетиной и с волосатой грудью. Впрочем, у Брехлова грудь вполне могла оказаться такой же волосатой.

Но не успел я получить удовольствие от этого сравнения, как Александр Петрович загнул такое, что я чуть не упал.

– Говори, кто поручил тебе это нарисовать? С кем ты связан? Ну?!

На шутку это было не похоже. Морды у всех были настолько серьезные, что сердце мое сжалось в комочек. Все пропало. Я враг народа. Это труба! Откуда-то из глубины, из самого живота выплыло удушающее чувство страха. Черт его знает, может, и действительно у меня вышла идеологическая диверсия? Попробуй разберись, если это утверждают твои учителя!

Короче, шкурой почуяв опасность, я уже старался смотреть так, чтобы все видели в глазах у меня безграничную преданность Родине.

Это было непросто. И я для убедительности пробормотал:

– Ни с кем я не связан… Я так… От нечего делать…

– Это тебе на уроках нечего делать?! – подхватил завуч.

Но тут вмешалась учительница английского Лариса Васильевна:

– Ах, что вы, в самом деле, набросились на парня!.. Комедии со шпионами вспомнили?

И посмотрела на меня прямо-таки с симпатией. И сразу камень с души! Я понял, что останусь жить.