Падение с яблони

Если кто-то на линейке толкнет кого-то, то обязательно послышится: «Буркалов, скотина, не шевели ушами, не поднимай ветер!» А если просто начнет накрапывать дождь, то кто-нибудь уже с просьбой: «Ушаков, разгони, пожалуйста, тучи, пошевели локаторами!» Но больше всего ему достается от тех, у кого чешется не язык, а руки. Что происходит значительно чаще.

На знаки внимания к себе Буркалов обычно отвечает примирительной улыбочкой, иногда обиженным ворчанием: «Кончай, гад! Пошел во-он!» И, помимо всего, в нем есть одна яркая и нехорошая черта – заискивание.

Сейчас он, как Цезарь, делает сразу несколько дел. Успевает записывать то, что говорит Семеныч, заготавливает пульки в неимоверных количествах, будто собирается ими торговать, и еще следит за тем, чтобы ему перепало не больше других.

Ради эксперимента хочу забрать у него все пульки, хлопнуть по ушам, ну и сказать при этом что-нибудь. Если у него есть хоть немного самолюбия, я как минимум должен буду получить в лоб…

Прошла минута. Я сделал все, что задумал. Сгреб все пульки, щелкнул по уху, назвал его Тушканчиком и сказал, что на уроке нельзя заниматься посторонними делами. Он возмущенно посмотрел на меня и протянул:

– Пошел во-он!..

И тут откуда ни возьмись прилетел огромный кусок мела. И вдребезги разлетелся под самым носом Ушатого. Тот побелел наполовину от перепуга и наполовину от поднявшейся пыли. Оказывается, это Семеныч не выдержал шума и взорвался. И по чистой случайности не прибил нашего тучегонителя.

На минуту все притихли. Мне вдруг стало невыносимо жалко Ушатого. И неприятно оттого, что сам только что приставал к нему, а не к Орлу. Вообще-то, я терпеть не могу, когда кто-то издевается над слабым. А у Буркалова врожденный порок сердца. В детстве, говорят, мамочка еле его выходила. Синенький был. Теперь какой-то желтый.

Странно, что и Семеныч оторвался тоже на нем. Прямо закономерность какая-то – добивать слабых.

Чья-то пулька ударяет мне в руку. Не обращаю внимания, продолжаю писать.

Семеныч разносит листки с контрольными работами, что мы делали на прошлом занятии. Листочки никому не доставляют радости – сплошные двойки. К величайшему удивлению, у меня тройка.

Звонок.

Седьмой урок – гражданская оборона. Ведет старый полковник Шабалкин. Ширококостный, широколицый, седовласый, с узким непробиваемым лбом. Он словно вырублен из окаменевшего дерева. Как автомат, повторяет фразы, заученные сто лет назад, когда он был еще лейтенантом. Понятно, что никто его не слушает, хотя и не очень шумят при этом. У полковника очень выразительные брови – густые, как буденновские усы, и они всегда угрожающе нахмурены. Кажется, одних бровей его мы только и боимся.

Однако перестрелка ни на минуту не затихает. Со среднего ряда слышится приглушенное:

– A-а!.. Козел, конча-ай!.. С такой близи…

Это Мендюхану кто-то залепил прямым попаданием в шею. Шлепанье пулек не прекращается. Хорошо укатанная, смоченная слюной пулька издает на голом теле звук, напоминающий музыку пощечины. Он проникает в душу каждого стрелка и услаждает ее. И в то же время заставляет держаться в постоянном напряжении.

Полковник приказал достать листочки.

Провел десятиминутную контрольную работу. Наши преподаватели страшно любят такие контрольные работы. Извращенное, я бы сказал, удовольствие – наблюдать, как мы корчимся, напрягая свои спящие извилины.

Все что-то написали. Я тоже царапнул несколько строк. И еще нарисовал ядерный взрыв и кучу трупов – из тех, что, не зная гражданской обороны, не попали вовремя в убежище.

Сейчас полковник ходит взад-вперед, сам себе что-то объясняет. Смотрит на стены, где развешаны всевозможные ядерные плакаты. Такое впечатление, что он разговаривает с ними. Его терпением можно восхищаться.

Из-за отсутствия замечаний и окриков со стороны преподавателя шум в аудитории нарастает. Группа наглеет. Дешевый, который сидит за первым столом, окончательно повернулся задом наперед. Ему только что влепили в глаз, и по щеке ручьем течет слеза. Он ожесточенно отстреливается, не успевая следить за качеством изготовляемых пулек. И они разворачиваются в воздухе и летят, как бабочки, не представляя собой никакой опасности.

Мендюхан не выдержал перекрестного огня и перебежал со среднего ряда на крайний, заняв второй свободный стол. Полковник заметил самовольное перемещение, но мужественно промолчал.

За третьим столом расположился Чернобаев по кличке Варан, которого он чем-то напоминает. Правда, частенько в его прозвище первая буква заменяется на «Б», но Чернобаев не обижается. Он вообще никогда не обижается и не возмущается. Первым не нападает. Поэтому серьезным противником его никто не считает.

Четвертый стол занимает Северский. Он в азарте, в ударе. Кусает губы, теребит на пальцах резинку, присматривается и прицеливается. Стреляет, подлец, без промаха. Бьет больнее всех. От его выстрелов кричат во весь голос.