Падение с Земли

— Нет, зря вы разговорились. Всегда были такой молчаливый, значительный. Если чего и скажете, так анекдот про поручика Ржевского. Я вас столь уважал после того, как вы победили в плевании на дальность, — продолжал испуганно лопотать Феодосий, а затем переключился без связи: — Почему среди умных сволочей больше?

— Теперь меньше. Умный, даже если сволочь, долго не протянет.

— Если дядя Витя взаправду офицер Космики, то представляю, какие там генералы. Между мной, тобой и им — Обводной канал и баржа с гробами. И с Меланией надеюсь больше не свидеться на жизненном пути. Оформлю односторонний развод за неявку домой, и привет.

— А меня куда, Феодосий Павлович?

— В баню, хорошую сельскую баньку. Пивком по стенкам плеснул и ловишь кайф — пошла сублимация. Поедешь, Ося, в провинцию, где жизнь без напряга, на проветривание головы. Правой рукой вольготно ковыряйся в носу, а левой дельце проверни. Там в одной деревне какой-то недобиток кристаллосхемы нелицензионные паяет. Из-за этих говенных схем всякие там Коты, Петухи, роллеры и прочие мелкие гады мне жизнь поломали, как большие. Не понимаешь? Утроба ты, эгоист, — всхлипнул Феодосий. — У них прямая смычка с твоим любимым «К2». Тот им самые подлые мыследействия доходчиво расшифровывает. Короче, положишь на того Левшу лапу, чтоб не вонял больше. Мандат я тебе до вечера оформлю. Чтоб завтра от тебя и скрипа не осталось. Усек?

— Как не усечь. Итак, прислушайтесь, Феодосий Павлович. Моя скрипка заканчивает на высокой печальной ноте «ля». Ничто на свете не происходит само собой. А если и происходит, то по нашей дурости.

Тут к Феодосию стали недвумысленно задираться двое, в черных куртках без рукавов, с вздутыми бицепсами, на которых имелось письменное предупреждение: «Не обижайте маленьких». Как обычно, ни с того, ни с сего они желали дать инспектору кружкой по зубам. Освальд не стал задерживаться, его ждала дорога, и он отправился собирать вещи.

Феодосия Павловича уже вовсю били, но оболочка телесной безопасности не торопилась откликнуться на его путаные сбивчивые зовы.

Блок 17

Дядя Витя все удивлялся, куда это мог запропаститься Фан Фаныч, он же оборотень-ассистент Серый Волк. Ни на какие срочные вызовы тот не отвечал, хотя и обещал подыскать способы улучшения жилищных условий. Впрочем, дядю Витю никто страшный и не беспокоил. То ли Фан Фаныч оказал весомое содействие, то ли сам дядя Витя крайне удачно затырился. Он жил в ожидании лучшей доли на краю ойкумены, на городской помойке, что раскинулась между погостом и аэроспейсвокзалом, символизируя связь простого и сложного, разложения и созидания. Хреновая по быту была жизнь. В насыщенной атмосфере данной среды обитания нюх был сбит все время с толку, поэтому отличить свежие продукты от несвежих можно было только после многих проб и ошибок. Вот и напоминала работа пищеварения прогноз осенней погоды. Компанию составляли крысы, среди которых появились добрые знакомцы Петя и Володя, а также коты. Правда, с последними трудно было найти общий язык. И раз за разом шли в психическую атаку тараканьи армии, поддержанные с воздуха эскадрильями тяжелых мух. Были у него и соседи-гуманоиды, которые жили в хоромах, выстроенных из пустых молочных пакетов. Их звали Никифор Самограхский и Вечный Запах. Однажды дядя Витя заскочил к ним в гости посмотреть на телевизор, который иногда показывал. Эти двое, закончив дискуссию с диктором, стали спорить об искусстве.

— Ты, сучий потрох, Мандельштама не трожь, а то вилкой дам.

— Некрасиво и грубо. А за Ахматову я тебе всю рожу заплюю, в три дня не протрешься.

Потом они стали плодотворно размышлять о сути вещей.

— Тебе очень мешает эта ваза смотреть передачу? — поинтересовался Вечный Запах у Никифора, показывая пальцем на ночной горшок.

— Совсем не мешает, даже помогает, — отозвался добродушный Никифор.

Тогда Вечный Запах двинул собеседника горшком и спросил у смирно лежащего тела:

— А теперь что скажешь?.

Больше дядя Витя в гости не хаживал. Хотя Никифор его зазывал, особенно после того, как Вечный Запах «совсем осунулся». На местном диалекте это означало, что один из соседей скончался, не выдержав крепкого аргумента. На его могиле виднелась потом картонка с надписью: «Пал жертвой общей дискуссии».