Падение Стоуна

Ксантос также попытался отвлечь Рейвенсклиффа и повел наступление на единственное, что было ему дороже компаний. В Германии он случайно наткнулся на женщину-медиума и привез ее в Англию. Она, думаю, пыталась шантажировать леди Рейвенсклифф. Леди Рейвенсклифф сказала, что у нее были романы; медиум была как раз из тех, кто станет выкапывать такую информацию.

Корт одобрительно улыбнулся. Я, во всяком случае, счел это за одобрение.

— Она вам нравилась? — спросил я.

— Мне? — переспросил Корт. — Почему вы об этом спрашиваете?

— Вы забрали все ее бумаги. Это ведь были вы, верно?

— Верно. Я не хотел, чтобы они случайно попали в руки кого-то вроде вас. Но в них нет ничего интересного. У вас очень странное обо мне представление, мистер Брэддок. Думаю, вы слишком много слушали леди Рейвенсклифф.

— Как будто никто к вам большой любви не питает.

— Я уязвлен, — сказал он и выглядел почти так, словно это правда.

— Почему вы угрожали бедному мистеру Сейду?

Вид у него стал недовольный.

— Бедный мистер Сейд, как вы его называете, много лет состоит на жалованье у немцев. Не думаете же вы, что он занялся расследованием дел «Риальто» случайно?

Я посмотрел на него с недоумением.

— Так кто же ее убил?

Он пожал плечами.

— За годы я научился сосредоточиваться на важном. И вам то же предлагаю. — Голос у него тихий и мягкий, подумал я. Абсолютно разумный.

— Но вы ведь украли бумаги Рейвенсклиффа?

— Они у меня. — Он как будто был не в настроении пояснять.

— Так или иначе, — продолжал я, стараясь переварить услышанное, — на мой взгляд, к Рейвенсклиффу случившееся отношения не имело. Он был слишком надменен, чтобы не сомневаться в своем суждении. Он не мог поверить, что какое-либо его решение могло оказаться неверным. Он был твердо убежден, что его интрига будет иметь успех. Нет никаких признаков того, что он из-за нее тревожился.

Но он силился справиться с единственным, чего страшился более всего на свете. Его компании обрели собственную жизнь, он сотворил монстра, и этот монстр действовал в собственных интересах, больше не подчиняясь приказам. Его работа — максимизировать прибыли; Ксантос увидел способ поднять их до астрономических, а заодно и обогатиться самому. И когда Рейвенсклифф пригрозил положить конец махинациям, думаю, собственное детище его убило. Сомневаюсь, что Ксантос лично выбросил его из окна, но в общем и целом уверен, что за падением стоял он. Несколько дней назад он угрожал убить меня. Человек по имени Стептоу был убит им несколько дней назад; погиб и еще один работник «Бесуика». Не знаю, действовал ли он заодно с другими управляющими. Бартоли, Дженкинс, Нойбергер, возможно, были посвящены, а возможно, еще меньше самого Рейвенсклиффа знали о том, что происходит. Мне, по сути, все равно. Это ваша работа.

— Так это, по вашему пониманию, произошло?

— Да. Рейвенсклифф был слишком умен, чтобы проводить деньги на покушение через собственные банки. Он был гением в искусстве скрывать много большие суммы. Вам полагалось проследить деньги. Господи, даже мне это удалось.

— Интересно. Я полагал, что Ксантос действует по распоряжениям Рейвенсклиффа. Вы уверены, что это не так?

— Едва ли ему понадобилось тратить столько времени на выяснение, что делает Ксантос, если бы он уже знал. И леди Рейвенсклифф никак вчера в Каусе не оказалась бы. Я хочу сказать, почему бы не предоставить покушение профессионалам?

Он задумался.

— В таком случае я, наверное, обязан принести извинения леди Рейвенсклифф. Она, вероятно, очень дурного обо мне мнения. Благодарю вас, мистер Брэддок. Вы многое мне сообщили. Жаль, что я не побеседовал с вами раньше. Вы должны простить меня: я предполагал, что у вас есть какая-то скрытая роль. Несомненно, вы приложили немало труда, чтобы привлечь к себе внимание.

— Я полагал, что действую как можно незаметнее.

— Да? М-м-м… Тут, боюсь, мы расходимся.

Встав, он свернул газету.

— Надеюсь, вы вполне поправитесь и выздоровление будет скорым. Но боюсь, я должен попрощаться. Мне многое предстоит сделать; освобождение леди Рейвенсклифф, разумеется, в самом начале списка.

И он тихонько оставил меня наедине с моими мыслями, которые после всего, что я наговорил, были в некотором смятении. От разочарования и растерянности я так ударял кулаком в матрас, что рана в плече опять открылась и меня пришлось перевязывать медсестрам, которые отругали меня, а потом дали отвратительное на вкус лекарство, от которого я снова впал в дрему.

Когда я проснулся снова, была ночь, и она была рядом. Небо, она была прекрасна! Так хрупка и так мила, когда сидела и глядела в окно, а я мог долго любоваться ею, — единственный раз, когда я поймал ее на том, что она не сознавала, что за ней наблюдают. Я смог увидеть ее такой, какая она есть.

Не было ничего: она просто сидела, ждала, совершенно неподвижная, без какого-либо выражения на лице, без движения. Само совершенство, ни больше ни меньше: произведение искусства, столь изысканное, что захватывало дух. Я никогда не видел женщины такой красоты и за все последующие годы не встречал ни одной, которая пусть отдаленно сравнилась бы с ней.