Падение Тисима Ретто

— Вот сюда, — указал Хаттори, показывая на заднюю дверцу санитарной машины.

Дверцу открыл жандарм и подтолкнул к ней Борилку. Сунулся туда боцман — и ахнул: в машине сидели все: Андронникова, Воронков, Брич и Кэбот. Оба американца были пострижены и побриты, худы и измождены до неузнаваемости. Не лучше выглядели Андронникова и Воронков, но они держались бодрее.

— Ну, что, расстреливать везут? — прошепелявил боцман побитыми и завязанными губами, залезая в машину.

— Боже мой, что они с вами сделали?! — кинулась навстречу ему Андронникова, чтобы помочь взобраться в машину. — Вас пытали?

— Ничего, мы еще повоюем, — глухо басил сквозь бинты Борилка. — Ну, живы пока? — он пожал каждому руку. — И даже не биты? Повезло вам. Только, наверно, ненадолго. Э — эх, молодец, Иннокентий Петрович! Как он, не слышно?

— Слышно, слышно, милый Борилка, жив и в безопасности наш Иннокентий, — горячо шепнула ему на ухо Андронникова. При этом глаза ее сверкнули таким веселым, живым и затаенным огоньком, а голос был таким необычным для этой сдержанной девушки, что Борилке не нужно было особых доказательств насчет того, что Андронникова влюблена в отважного разведчика.

В день посещения солдатом Комадзава партизанской базы Грибанов написал письма не только Кувахара и Цуцуми, но и небольшую записку своим друзьям, опасаясь, что в будущем он уже никогда не сможет подать им живую весточку о себе. Записка была передана Воронкову и Андронниковой подпоручиком Хаттори, который довольно часто бывал у них сначала по заданию Кувахара, потом по заданию Гото.

Между прочим, в записке Грибанова было сказано:

«Дорогие друзья! Вынужден был бежать, оставив вас. Иначе мне была бы крышка: Кувахара, стервец, узнал меня и стал принуждать перейти в японскую разведку. В случае отказа обещал вырвать мне язык, выколоть глаза, а потом четвертовать. Такая перспектива будет, вероятно, обещана и вам. Но вы держитесь. Я предупредил Кувахара и самого командующего об их ответственности за вашу судьбу. Сейчас изыскиваю средства подать весточку о нас на Родину. Думаю, что изыщу. На переводчика Хаттори можно положиться, — я имею на этот счет неопровержимые доказательства. Товарищи, с которыми я нахожусь и которые помогают мне, ручаются за него. Держитесь стойко!“

Далее были подчеркнуты слова:

«Только для Нади“.

Ниже шел следующий текст:

«Милая Наденька! Не знаю, доведется ли нам встретиться вновь. Чтобы Вы знали, — пусть, может быть, и не имеет это для Вас существенного значения, — я любил и люблю Вас. Эти слова слишком мало значат, чтобы выразить все, что делается в моей душе. Это чувство очень помогало мне все время и помогает сейчас. Крепись, милая! Я сделаю все, чтобы спасти вас всех. И. Грибанов“

О том, сколько пережил подпоручик Хаттори с того момента, когда получил от Комадзава эту записку и пока передал ее адресатам, слишком долго было бы рассказывать. Он носил записку под стелькой сапога — так посоветовал Комадзава. И ему казалось, что подошва левой ноги горит, а нога почему — то отличается от правой, и Хаттори казалось, что все это замечают и с подозрением всматриваются в его левый сапог. Когда представилась возможность навестить русских пленников, он долго метался в поисках уголка, где бы можно было разуться и достать записку, так как считал опасным снимать сапог в комнате заключенных, боялся вызвать подозрение жандармов. А когда записка, наконец, была вручена по адресу, он почувствовал огромное облегчение. Он убедился в своих способностях не только размышлять, а и действовать!

Сейчас он был рад, что поручик Гото сел не в санитарную машину, а в кабину грузовика, на котором заняла место вооруженная охрана. Хаттори оказался один среди русских и американцев. Здесь можно было свободно разговаривать.

— Куда нас везут? — спросил его Борилка, как только наглухо закрылась дверь.

— Господин генерал приказал создать вам хорошие условия, вы будете жить при штаб — квартире, — с готовностью ответил Хаттори.