Падение титана, или Октябрьский конь

– Это правда, – холодно сказал он. – Но отсутствие кровного сына для меня не имеет значения. Мы, римляне, можем усыновлять своих родичей, племянников или двоюродных братьев. Или при жизни, или по завещанию. Тот ребенок, который может появиться у нас с тобой, никогда римлянином не станет, ибо ты не римлянка. Поэтому он не сможет наследовать ни мое имя, ни мое состояние. – Цезарь был очень серьезен. – Не надейся иметь сына-римлянина, царица. Наши законы этого не допускают. Я могу заключить с тобой брак, если хочешь, но в Риме его не признают. У меня там есть жена.

– Но у нее нет детей, хотя ты давно женат.

– Меня никогда не бывает дома. – Он усмехнулся, расслабился и посмотрел на нее, подняв брови. – Думаю, мне пора переехать. Здесь поселится старший из твоих братьев, дорогая моя. А мы с тобой переберемся в большой дворец и поглядим, что нам предпринять, чтобы ты непременно забеременела.

Он встал и пошел к двери:

– Фаберий! Требатий!

Те вошли и остановились, раскрыв от изумления рты.

– Позвольте представить вам Клеопатру, царицу Египта. Теперь, когда она с нами, пора за дело. Быстро найдите мне Руфрия и начинайте паковать вещи.

И он ушел, а за ним и его люди. Клеопатра осталась одна. Будучи сильной и страстной натурой, она мгновенно влюбилась в него. С первого взгляда, безоговорочно, сразу. Она уже примирилась с тем, что ей придется сделаться супругой старика, дряхлого и, скорее всего, безобразного, а увидела настоящего мужа. Сильного, умного, уверенного, наполнившего радостью ее сердце. Таха бросила лепестки лотоса в воду и сказала ей, что сегодняшняя и завтрашняя ночи – самые подходящие для зачатия в ее цикле, если она посмотрит на Цезаря и сочтет его достойным любви. Что ж, она посмотрела и увидела бога с Запада. Столь же высокого и величественного, как Осирис. Даже глубокие морщины не портили его лица, ибо они говорили, что он много страдал, как страдал и Осирис.

Губы ее задрожали, и она моргнула, чтобы стряхнуть непрошеную слезу. Она уже любит, но Цезарь ее не любит. И вряд ли полюбит в дальнейшем. Не потому, что она некрасива, о нет! Возраст, опыт, культура – вот пропасть, которая их разделяет!

К ночи они уже находились в большом царском дворце со множеством залов, галерей, коридоров и комнат. С внутренними дворами и системой прудов, в которых можно плавать.

Весь вечер город гудел, и Царский квартал тоже. Пятьсот римских легионеров собрали всю царскую стражу и отправили ее во временный лагерь Ахиллы западнее ворот Луны с самыми наилучшими пожеланиями, а потом приступили к укреплению защитной стены, построив на ней боевую платформу, брустверы и множество наблюдательных вышек.

Происходили и другие вещи. Руфрий ликвидировал лагерь в Ракотисе, выселил всех горожан из обступавших Царскую улицу зданий и заселил в них солдат. Пока эти ставшие вдруг бездомными люди бегали по Александрии, плача, причитая и грозясь отомстить, римляне занимали бани, гимнасии и государственные конторы. Пришли они и в храм Сераписа, на глазах у перепуганных александрийцев вырвали там все балки из потолков и унесли их на Царскую улицу. Другие легионеры разбирали береговые постройки – причалы, пристани, торговые точки. Все куски дерева им казались полезными, все они уносили, прибирали к рукам.

К ночи бóльшая часть Александрии лежала в руинах.

– Это возмутительно! Это насилие! – вскричал Потин, когда в его владения вторгся непрошеный гость в сопровождении центурии солдат, своей свиты и очень довольной собой Клеопатры.

– Ты! – взвизгнула Арсиноя. – Что ты здесь делаешь? Я тут царица! Птолемей развелся с тобой!

Клеопатра сильно пнула сводную сестру в голень и расцарапала ей ногтями лицо.

– Я – царица! Заткнись, иначе умрешь!

– Сука! Свинья! Крокодил! Шакал! Гиппопотам! Паук! Скорпион! Крыса! Змея! Вошь! – кричал маленький Птолемей Филадельф. – Обезьяна! Жалкая грязная обезьяна!

– И ты тоже заткнись, злобный гаденыш! – разъяренно крикнула Клеопатра, колотя ребенка по голове, пока тот не заревел.

Пораженный такими яркими проявлениями внутрисемейного единения и любви, Цезарь молча стоял, скрестив на груди руки. Ей двадцать один год, она фараон – и, как ребенок, дерется со своими младшими сестрой и братом. Интересно, что ни Филадельф, ни Арсиноя не отвечали ей какими-то действиями. Старшая сестра пугала их. Потом он устал от этой непристойности и ловко развел троих скандалистов.

– Ты, девочка, ступай со своим воспитателем восвояси, – строго приказал он Арсиное. – Молоденьким царевнам давно пора спать. Ты тоже ступай, Филадельф.

Потин продолжал разоряться. Ганимед с непроницаемым лицом увел Арсиною. Этот, подумал Цезарь, намного опаснее остальных. Его воспитанница, несомненно, в него влюблена, и ей все равно, евнух он или нет.

– Где царь Птолемей? – спросил он. – И Теодат?