Падение царского режима. Том 2

Соколов. — Документы в экспертизе Пранайтиса и свидетельских показаниях монаха были таковы, что каждый культурный человек, сколько-нибудь близко прикоснувшийся к этому делу, должен был с некоторым ужасом отпрянуть: это совершенно вздорное учение о том, будто иудеи обладают какими-то особенными свойствами телесными, что это особое племя, обладающее иными свойствами, чем все остальные люди, и т. д. Вы не считали нужным, как генерал-прокурор, дать указания, что подобные вещи неправильно попадают в судебное следствие, что обвинительный акт не может опираться на такие данные, что Пранайтис, который говорит такие дикие вещи, вообще не может быть приглашаем в качестве эксперта? Вы к такому решению не пришли?

Щегловитов. — Нет.

Председатель. — Разрешите мне закончить допрос постановкой вопросов еще о двух, трех случаях вашей деятельности… Скажите: в деле Кочубея, при вашем содействии, был нарушен принцип несменяемости?

Щегловитов. — Да, я готов признать, — потому что это один из тех случаев, который я вам вообще первоначально указал, где мне пришлось путем переговоров добиваться известного согласия. Я, как юрист, не могу признать такое согласие вполне добровольным.

Председатель

. — Но что же в отношении Кочубея вас заставляло добиваться такого согласия?

Щегловитов. — Совершенно хаотическое положение, которое создалось при нем в тифлисской судебной палате, в межевом ее департаменте.

Председатель. — В котором он председательствовал?

Щегловитов. — Нет, в котором он должен был председательствовать, но фактически своего обещания не выполнил; а, между тем, назначенный, мне помнится, председателем департамента Рубинцов,[*] который предназначался для уголовного департамента с тем, что Кочубей займется межевым, оказался во главе межевого департамента, будучи совершенно некомпетентным. Поэтому, и без того создавшееся там накопление дел стало разрастаться до таких размеров, которые нетерпимы…

Завадский

. — Ваш разговор с Кочубеем касался увольнения его из уголовного кассационного департамента?

Щегловитов. — Нет, виноват, — назначения его в уголовный кассационный, потому что он на это не соглашался…

Завадский. — Кочубей до сих пор стоит на том, что он никакого прошения об увольнении не подавал. В указе, поданном вами государю, было написано: «Согласно прошению», — а в деле никаких следов прошения нет.

Щегловитов. — Помню, что это было по соглашению… Но, повторяю, свое указание на то, какого характера было это соглашение… Оно было получено, вероятно, в сентябре 1910 года, а осуществлено было в самом конце 1910 года, именно по его настойчивой просьбе не предавать — во всяком случае, в отношении срока — решению этому уже очень спешный характер… Ревизию делопроизводства межевого департамента производил обер-прокурор Рейнеке.[*]

Завадский

. — Значит, Кочубей просил на словах: в деле следа этого нет…

Щегловитов. — Мне кажется это было письменное прошение…

Председатель. — Еще один вопрос: относительно увольнения члена виленской палаты Зегница…

Завадский. — Я думаю, что это был результат посещения Вильны Глищинским?

Щегловитов. — Глищинский, это — тот, что был в Новочеркасске, если память мне не изменяет.[*]

Председатель. — Может быть, мы на этом сегодня и кончим.

XXVII.

Допрос И. Г. Щегловитова.

26 апреля 1917 г.